Живые и мертвые классики
Шрифт:
В Вашингтоне Солженицына однажды пригласили на большое профсоюзное собрание. И представьте себе, он начал там свое выступление так: «Братья! Братья по труду!» И представился как истый троекратный пролетарий: «Я, проработавший в жизни много лет каменщиком, литейщиком, чернорабочим…»
И таким лжецом он оставался всегда. Да что лжецом!.. Однажды Твардовский написал о нем большое письмо Константину Федину как председателю Союза писателей и отправил его с курьером. Вдруг — письмо передают по Би-би-си. Твардовский, конечно, изумлен. И Солженицын изображает солидарное изумление, да еще и глумливо наводит на свой след:
«— Вот — как? Вы даже мне дали читать под арестом, вот тут
— Не могли же вы переписать все семнадцать страниц!»
И тот, потирая ручки, ухмыляется про себя: «(Верно, я только четыре страницы переписал, экстракт)» (Бодался теленок с дубом, с.230). И по известным ему каналам сей экстракт уплыл в Лондон. То есть человек не только не стесняется своего подонства, не скрывает его, а публично хвастается им, гордится, наслаждается. Какой великолепный урок для Ерофеева, Сорокина, Сванидзе, Правдюка и других его адептов.
И Твардовский и Лакшин, преданные Солженицыным, долго не могли, как теперь вот Распутин и Бородин, обласканные им, и теперь не могут понять, что имеют дело с существом совершенно особой, невиданной ранее породы.
Так вот, кому же верить — этому невиданному существу, лагерному библиотекарю-каменщику, который, посасывая присланные женой шоколадки, почитывал книжечки или сам сочинял деревянные поэмы, или иззябшему и несытому воркутинскому шахтеру? А шахтер говорит: на самом деле ему дали не 25, а 10 лет и через 7 с половиной освободили.
Что касается «ареста по перовому доносу», то и это вранье, рассчитанное на блестяще твердолобых лукиных. «По первому доносу, — пишет Никифоров. — человек лишь попадал в поле зрения органов НКВД».
На русской земле более болтливого писателя, чем Бронированный, не было. Один мой читатель точно назвал его Громоздилой. Он столько о себе самом наговорил, написал, навещал, натараторил, нагромоздил, что многое уже и не помнит. Вот уверяет, что по 58-й статье никогда не было выяснения истины, а сам же в подробностях рассказал, как долго и настойчиво донимал его допросами следователь И.Езепов, стараясь докопаться до истины, как он перед ним юлил, хитрил, заискивал. Так и говорит: «Я сколько надо было, раскаивался, и, сколько надо было, прозревал от своих политических заблуждений». И даже благодарил, что арестовали теперь, в 45-м, а не в 50-м, когда он мог бы залезть в антисоветчину еще глубже.
Имея в виду дотошность солженицынского следствия, Никифоров пишет: «То же было и со мной. Восемь месяцев шло следствие. Были допрошены шесть свидетелей, проведено пять очных ставок, собрано множество вещественных доказательств. Следствие старалось доказать мою вину и доказало. Другое дело — я ни в чем не признавался. Я не стремился произвести хорошее впечатление на следователя, как Солженицын».
А как велось само следствие? Он божится: «сжимали череп железным кольцом», «опускали человека в ванну с кислотой», «загоняли раскаленный шомпол в аннальное отверстие»… Повторив это, Никифоров восклицает: «Хватит, не могу больше. Ко мне, как и к Солженицыну, не применяли ничего недозволенного. Правда, меня один раз посадили в карцер на пять суток. Но это за то, что пошутил над следователем, обманным путем получил 50 рублей». Между прочим, на эти 50 рэ Никифоров накормил до отвала всю камеру из четырех человек.
И дальше: «Солженицын просидел почти двадцать лет в лесу штата Вермонт за высоким забором и не знает многого в жизни самого демократического в мире государства. Попробуй, пошути с полицией в Нью-Йорке. Попробуй, не останови машину по ее требованию, сославшись потом на любовь к шутке. Сразу наденут наручники, отвезут в участок, отберут машину. А будешь выступать — бока намнут. Посидишь несколько дней, а машину отдадут, когда уплатишь 500–600 долларов».
Что же касается миллионов невиновных в неволе, роящихся в голове блестящего мыслителя по правам человека, то Никифоров отвечает ему так: «За восемь лет заключения я невиновных не встречал. При знакомстве все говорят, и я говорил, что посажены ни за что. А познакомишься поближе, узнаешь: или служил в немецкой армии, или учился в немецкой школе разведки, или был дезертиром». Ну, невиновные, конечно, были, как есть они у нас и сейчас, как есть и во всех тюрьмах и лагерях мира, но вот человек за такой срок не встречал их. Разве это не говорит по-своему о том, сколько их сидело?
Материал для размышления об этом дает живущий в Смоленской области Э.Г.Репин. Он напоминает, что разные кликуши демократии называют разные цифры жертв политических репрессий: Яковлев — 30 миллионов, Солженицын — 60 млн., Хакамада — 90, Новодворская — 100, теперь вот и Лукин — «миллионы и миллионы на одного виновного». А на днях вылез еще Иваненко — 32 миллиона. Это нечто новое. До него врали уж больно кругло, с нулем на конце, а этот будто бы высчитал с точностью до единицы. Уже один этот разнобой в десятки миллионов свидетельствует о том, что перед нами орава лжецов. Но тов. Репин человек вежливый, он пишет: «В конце 90-х годов А.Н.Яковлев, долгие годы возглавлявший Комиссию по реабилитации, отвечая на вопрос дотошного корреспондента о количестве реабилитированных жертв политических репрессий, выдавил цифру: около 1,5 млн. человек.
Но тогда встает колоссальный вопрос о судьбе остальных жертв —
по Яковлеву 30 — 1,5 = 28,5 млн.
по Солженицыну 60 — 1,5 = 58,5 млн.,
по Хакамаде 90 — 1,5 = 88,5 млн.,
по Новодворской 100 — 1,5 = 98,5 млн. человек.
Ответов может быть только два:
1. Или десятки миллионов осуждены за контрреволюционные антигосударственные преступления правильно и реабилитации не подлежат;
2. Или цифры жертв являются плодом полоумной фантазии и бешеной ненависти к нашему прошлому названных лиц».
Но первый ответ ни одна кликуша демократии за двадцать лет своего камлания ничем подтвердить не смогла. Увы, приходится признать единственно верным ответ второй.
Впрочем, нет, особенно бесстыжие находят доводы. Солженицын, например: «Намеченный к аресту по случайным обстоятельствам, вроде доноса соседа, человек легко заменялся другим соседом». И вот, мол, конкретный факт: «В 1937 году в приемную Новочеркасского НКВД пришла женщина спросить: как быть с некормленым грудным ребенком арестованной соседки. А ее взяли и отвели в камеру: надо было срочно заполнить число, но арестованных не хватало, а эта уже была здесь». Никифоров едва не хохочет: «И я должен верить этому анекдоту!» Но представьте себе, и женщина-легенда, и блестящий дипломат, и кумир поколений верят же с ходу! Да почитали бы хоть самого Солженицына. Он стольких друзей устно и письменно оклеветал, а их даже не подвергли допросу!
В прессе сообщалось, что 2 ноября 2000 года президент Путин беседовал с Яковлевым о политических репрессиях в годы советской власти и о причине крайне медленных темпов реабилитации: действительно, сколько лет прошло, а из 30 — 100 миллионов только полтора! Яковлев тогда сказал, что принято решение создать новую Межведомственную комиссию, которая должна будет разобраться. Но вот идет уже шестой год, а никаких вестей, как видно, сказать нечего. Да тут еще и главному специалисту Яковлеву удалось улизнуть от ответственности. Возможно, удастся улизнуть и Солженицыну. Но уж остальные-то, включая Лукина, пусть не надеются.