Жизнь Антона Чехова (с илл.)
Шрифт:
При всех своих безрадостных воспоминаниях о церковных службах в Таганроге Антон не отказался спеть за компанию с Потапенко – «правда, не романсы, а церковные песнопения. <…> У него был довольно звучный басок. Он отлично знал церковную службу и любил составлять домашний импровизированный хор». Как и в прошлый раз, в истории с Левитаном, Лика Мизинова использовала Потапенко, чтобы обратить на себя внимание Антона. Под аккомпанемент Игнатия, игравшего на скрипке, она исполнила серенаду «Валахская легенда» итальянского композитора Брага. Так родился лейтмотив «Черного монаха» и окончательно определилась его форма – по словам Шостаковича, этот рассказ имеет совершенную сонатную форму. «Валахская легенда» сблизила Потапенко и Лику, и в новом дуэте зазвучали тревожные мотивы.
В то лето Потапенко счастливо разрешил многие Антоновы проблемы. Он заставил суворинских бухгалтеров разобраться с его долгами, и оказалось, что это не Антон должен Суворину 3482 рубля, а контора задолжала ему 2000 рублей –
273
Антона обсчитали непреднамеренно – в конторе «Нового времени» работали удивительно непрофессиональные бухгалтеры.
Вернувшись из Европы в Петербург, Суворин 30 июля написал стихотворение, отразившее мрак и безысходность его душевного состояния:
…Я слышу, как мухи жужжатВ моей голове постоянно,Я чую, как ползают мухиПо моей мозговой оболочке.<…>Не мухи сидят в голове, —Хирург отвечает с усмешкой, —А старость пришла, и твой мозгПоедает она беспрерывноИ воду в него подливает.В письме к Антону он описал свои многочисленные симптомы. Тот убедил его, что это не болезнь, а излишняя мнительность, и в конце августа Суворин снова подался на Запад.
Глава 40
Счастливый Авелан
октябрь – декабрь 1893 года
В Москву Чехов смог выбраться лишь в конце октября. До этого он совершал однодневные поездки в Серпухов на заседания санитарного совета или для встречи с Ольгой Кундасовой. После визита Потапенко настроение у него поднялось, даже при том, что урожай в Мелихове пострадал от непогоды. В усадьбе выкопали новый колодец, в новом пруду умножалась рыба, а в огороде зрели дыни. «Русская мысль» начала печатать «Остров Сахалин» (отдельной книгой он будет опубликован позже). Несмотря на сдержаннее отзывы о ее литературных достоинствах, книга принесла Чехову славу; теперь он, как и Лев Толстой, был признан совестью нации.
Большого желания посетить Петербург Антон не испытывал – в следующий раз он появится там чуть ли не через два года. Суворин был за границей и проводил время с Золя и Доде – писателями, чьи книги он издавал в России. Александр, возможно в наказание за откровенность, отошел на задний план. После сближения с Потапенко Антону захотелось обновить круг друзей. Известие из Парижа о смерти Плещеева не вызвало у него сильного душевного волнения. Иные из чеховских подруг заметили в Антоне перемену и предпочли отойти в сторону. Ольга Кундасова писала Антону: «Мне думается, что Вам не мешает побыть в одиночестве» (25 сентября); «И хочется, и не хочется ехать к Вам. Живешь больше иллюзиями и чувствуешь себя еще хуже, когда они улетучиваются. Сохранится ли моя иллюзия при посещении Мелихова? Будьте живы-здоровы. Преданная Вам душой Кундасова» (17 ноября). И Кундасова, и Суворин понимали, что их сближает не только любовь к Антону, но и неотвязная душевная болезнь – маниакальная депрессия. Однако в то время как Кундасова искала новых способов лечения, Суворин уповал на то, что ему помогут развлечения. Несмотря на противоположность взглядов, они сохранили между собой и уважение, и дружескую привязанность и в последующие десять лет не раз помогали друг другу. Суворинская помощь Кундасовой была в основном денежная, что сильно ее смущало; ее отнюдь не влекли «перспективы дарового довольства на чужой счет» [274] .
274
РГАЛИ. 459 1 2161. Письма О. П. Кундасовой А. С. Суворину. 1891–1908.
И еще одна женщина оставила наконец в покое Антона; 16 октября он получил письмо от Александры Похлебиной: «Я чувствую, что напишу Вам сегодня много разных глупостей, а потому – прощайте! Гораздо больше чем уважающая Вас А. Похлебина».
С наступлением осени Лика появлялась в Мелихове реже. В Москве ее держали не только занятия в гимназии, но и всевозможные развлечения. Оставались в тени и преданные ученики – Билибин, Щеглов и Грузинский чувствовали, что Чехову сейчас не до них. Прочитав неодобрительные отзывы о своей новой книге, Ежов, похоже, помрачился рассудком: «Но когда Дорошевичи и Амфитеатровы из подворотни кусать за штаны начинают – пожалеешь, что нет
275
ОР. 331 43 Пг. Письма Н. М. Ежова А. П. Чехову. Письмо от 1 16.04.1893.
276
«По улице шли две барыни с филантропическими душами и чувствительными сердцами. Навстречу им попался уличный мальчуган лет десяти. „Ах, – сказала одна дама. – Посмотри, Катя, какой бедный мальчик! Он босой, плохо одет, а на улице так холодно…“ – „Да, в самом деле! И какой у него грустный вид… Мальчик, где ты живешь, мой друг?“ Мальчик что-то пробормотал под нос. „Где?“ – „В пизде!“ – отвечал грустный мальчик и пошел дальше».
Мрачная весть пришла из Петербурга. Двадцать пятого октября умер Чайковский – предположительно, от холеры. Суворин, который был жаден до сплетен, записал в дневнике, что композитор жил «как муж с женой» с поэтом Апухтиным, однако слухи о самоубийстве и его причинах, судя по всему, до него не дошли. Вся Россия оплакивала композитора; Суворин обвинял в его смерти врачей, дядю и племянника Бертенсонов, выбравших неверную тактику лечения. Антон и эту смерть воспринял спокойно. В тот же день в письме от Александра он узнал, что и сам стоит одной ногой в могиле: «Ты, друг мой, опасно болен чахоткой и скоро помрешь. Царство тебе небесное! Сегодня приезжал к нам в редакцию с этою грустною вестью Лейкин. Я его не видел, но все collegi рассказывают, будто он проливал в речах горькие слезы и уверял, будто бы ты ему единственному в мире доверил печальную повесть о своем столь раннем угасании от неизлечимого недуга». Брат предупредил Антона, что если тот останется в живых, то разочарует публику и будет обвинен в намерении привлечь к себе внимание.
Словно желая опровергнуть молву и насладиться жизнью, Антон вдруг оживился. Двадцать седьмого октября он вырвался в Москву и пробыл там до 7 ноября. С 25 ноября он снова был в Москве, где провел четыре недели под предлогом работы с корректурой «Острова Сахалин». Там же он приобрел новое прозвище – «счастливый Авелан». Осенью девяносто третьего года по случаю заключения франко-русского союза в Тулоне состоялось пышное чествование адмирала Ф. Авелана и его эскадры. Антон, уподобленный прославленному моряку, вкушал удовольствие от славы, вина и красивых женщин. Уверенность Лики в том, что она – единственная женщина в его жизни, развеялась в прах.
«Эскадра» Антона-Авелана включала, среди прочих, Потапенко, Сергеенко, Гиляровского и страдавшего одышкой редактора журнала «Артист» Ф. Куманина (чья жизнь, похоже, укоротилась в ее бурных экспедициях). Искатели приключений кружили по московским гостиницам – «Лоскутной», «Лувру» и «Мадриду» и весело проводили время в компании Лики Мизиновой и ее подруги, будущей оперной певицы Вари Эберле. Вскоре к ним присоединились две киевлянки.
Одной из них была Татьяна Щепкина-Куперник. В жилах этой девятнадцатилетней невелички (росту в ней было от силы метр пятьдесят), дочери адвоката (и бонвивана) Л. Куперника, текла кровь великого русского актера М. Щепкина. Она с успехом переводила французские и английские пьесы, героинями которых были сильные женские личности: «Сафо», «Укрощение строптивой», «Принцесса Греза». В стихах она воспевала лесбийскую любовь. С Татьяной уже был знаком Миша; теперь наступила очередь Антона. Мужчины тоже находили ее очаровательной, а Чехов высоко оценил и ее писательский талант. Друзья прозвали Татьяну «Кувырком».
Татьяна жила в гостинице «Мадрид», которая соединялась с соседними номерами «Лувр» длинными коридорами (их окрестили «Пиренеи»). В «Лувре» остановилась ее возлюбленная, двадцатитрехлетняя актриса Лидия Яворская. Их роман начался громко – Татьяну обвинили в клевете на Лидию, и она пришла к ней объясняться, – и не менее эффектен был его конец, отмеченный истериками и скандалами. Но пока сердце Лидии принадлежало Татьяне, хотя много чего доставалось и другим – ее антрепренеру Коршу, ее любовнику из таможенного департамента, Антону Чехову и, возможно, Игнатию Потапенко. Как и Татьяна, Лидия владела несколькими иностранными языками, была бойка и жизнерадостна. Ее происхождение было несколько сомнительным. Отец Лидии Б. Гюббенет, потомок гугенотов, служил киевским обер-полицмейстером. Дочь характером пошла в отца и отличалась большим самомнением, яркой сексуальностью, была мстительна и вместе с тем щедра душой. Гюббенет помог дочери едва ли не силой водвориться на киевской сцене. Недостаток актерского таланта она восполняла демонстрацией чувственности. Пустив в ход очарование, в Москве она добилась у Корша заглавной роли в «Даме с камелиями». Лидия Яворская бурей промчалась по жизни Чехова, вызывая в нем одновременно желание и отвращение. «Луврские сирены» находили время повеселиться и с Левитаном, который, к большому неудовольствию Антона, называл их «девочками».