Жизнь Антона Чехова (с илл.)
Шрифт:
Глава 42
Утешение царя Давида
март – июнь 1894 года
В марте эскадра Чехова-Авелана рассредоточилась в южном и западном направлениях. Четвертого числа Антон сошел на берег в Ялте, потрепанный штормом, но сохранивший твердость в ногах. Вместо крошечного Гурзуфа он в конце концов остановил свой выбор на Ялте. Устроившись в гостинице, сразу получил из Варшавы телеграмму от Татьяны и Яворской. Тринадцатого марта прислала письмо Маша: «Лику проводила с грустью и сильно тоскую по ней. <…> Будь здоров и не кашляй, я уже перестала кашлять. <…> Мать спрашивает, нужно ли резать к празднику свинью, которая побольше». Лика Мизинова с Варей Эберле встретились с Потапенко в Париже 16 марта. Днем раньше Лика писала Антону: «Ведь я скоро умру и больше ничего не увижу. Напишите мне, голубчик, по старой памяти и не забывайте, что дали честное слово приехать в Париж до июня. Я буду Вас ждать, и если напишете, то приду Вас встретить. У меня Вы можете рассчитывать на помещение, стол и все удобства, так что только дорога будет Вам стоить. <…> Ну до свиданья, слышите, непременно
285
ОР. 331 52 26. Письма Л. С. Мизиновой А. П. Чехову. 1893–1894. См. также: Переписка А. П. Чехова. 1994.Т. 2. С. 16–59.
С ответом Антон не спешил. В письме к своему французскому переводчику (заказывая для «Русской мысли» 100 бутылок «настоящего» бордо) он мимоходом упомянул, что в Париж приехали знакомые ему Потапенко и «полная блондинка» m-lle Мизинова. Спал он до десяти утра, а вечера проводил в беседах с интеллигенцией, собравшейся в весенней Ялте, чтобы подлечить легкие. Впрочем, и с этими людьми было довольно скучно – разве что оперный певец Миролюбов [286] и актриса Абаринова развлекли его, пригласив на экскурсию в Учансу. Через Миролюбова Антон познакомился со своим коллегой, ялтинским врачом Л. Срединым, таким же чахоточным, как и его пациенты. В ту пору Ялта была малопримечательным приморским городком, и из культурных заведений городские власти поддерживали лишь книжный магазин, любительский театр и женскую прогимназию.
286
Миролюбов вскоре покинет сцену и станет последним чеховским редактором.
Оказавшись в Париже, Лика сменила один любовный треугольник на другой – Потапенко там дожидалась его законная жена. В письме бабушке Лика сообщила, что уже нашла себе «хорошенькую» комнату и теперь собирается искать учителя пения. Маша узнала и Другие подробности: «Он [Потапенко] говорил, что застал свою супругу совсем больной, и думает, что у нее чахотка, а я так думаю, что притворяется опять!» [287]
Лидия Яворская, путешествующая по Италии со своей возлюбленной, чувствовала себя не в пример счастливее – пока не узнала о том, какое письмо отправил в Киев ее отцу отринутый ею любовник, чиновник таможенного департамента: «Ваша дочь уехала в Италию с госпожою Щепкиной-Куперник, с этим отъездом я, естественно, принужден сжечь свои корабли и ни одним словом упрека не коснусь Вашей дочери… Дело не во мне, но Ваша дочь летит в ужасную пропасть. Ее связь со Щепкиной-Куперник стала скверной басней Москвы, да оно и не удивительно <…> прикосновение к ней не проходит бесследно» [288] . Двадцать третьего марта Яворская написала длинное и отчаянное письмо Антону, умоляя его повлиять на негодяя-чиновника и защитить «ни в чем не повинную» Татьяну. Перед Чеховым она ничего не скрывала: «Я так дорожу тем уголком семьи, чистой привязанности, ласки женщины, которую вносит ко мне Танечка…»
287
ОР. 331 93 79. Письма Л. С. Мизиновой М. П. Чеховой. 1894.
288
ОР. 331 64 34. Письма Л. Б. Яворской А. П. Чехову. 1893–1896.
Вдали от дружеского круга Антон смог вернуться к литературе. В Ялте он работал над «Студентом» – этот рассказ он сам выделял среди своих произведений как наиболее отделанный, как Бетховен предпочитал всем своим симфониям Восьмую. Рассказ повествует о студенте-семинаристе, который, встретив по дороге домой двух вдовых крестьянок – мать и дочь, рассказывает им историю предательства Христа его учеником Петром. Слушая его, женщины плачут, и будущий священник начинает понимать, что их личное горе незримыми нитями связывает трагедию Христа с судьбой всего человечества. Семинарист, пытающийся разъяснить едва доступный ему смысл еще более беспомощным людям, становится воплощением писателя. Рассказ особенно замечателен своим поэтичным лаконизмом и тонким символизмом подробностей. «Студент» – это уже «поздний» Чехов; главный герой смотрит на мир глазами автора, и ничего не утверждается, но все скорее припоминается. Одиночество Чехова привело в действие скрытые пружины. Разбросав по свету друзей и возлюбленных, он стал находить родственные души среди собственных персонажей, и в его прозе появилась внутренняя теплота.
Освобождался Чехов и от идейного давления. Суворину он писал: «Быть может, оттого, что я не курю, толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, несправедливо. Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие <…> Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм
Спал Антон в Ялте хорошо (хотя и один), курить бросил, пил мало, но в конце концов его одолела скука. Случались перебои сердца, однако всерьез он их не принимал, считая явлением телесным. Двадцать седьмого марта он кратко и сухо написал Лике, что в Париж не приедет, и посоветовал, чтобы Потапенко купил ей билет домой. Чувства Антона снова потонули в иронии: «Милая Лика, когда из Вас выйдет большая певица и Вам дадут хорошее жалованье, то подайте мне милостыню: жените меня на себе и кормите меня на свой счет, чтобы я мог ничего не делать. Если же Вы в самом деле умрете, то пусть это сделает Варя Эберле, которую я, как Вам известно, люблю».
В этом письме зазвучали мотивы «Чайки», пьесы, которая столь многим будет обязана Лике Мизиновой. Собственные слова Антон вложит в уста Тригорину: «Ни на одну минуту меня не покидает мысль, что я должен, обязан писать. Писать, писать и писать».
Однако писать и писать в гостиничном номере было непросто – донимали гости. Один из них, уходя, прихватил рукопись «Острова Сахалин», чтобы почитать на досуге.
Подходили к концу деньги – Ялта оказалась дороже Ниццы. Антон продал облезлую лисью шубу и велел Маше высылать лошадей в Лопасню 10, 12 и 15 апреля. Вернулся он в Мелихово на неделю раньше. Там уже по-летнему пригревало солнце, которое в марте обделило теплом Крым.
В отсутствие Антона Павел Егорович ни минуты не сидел на месте. Для мелиховской прислуги он организовал на дому крещение младенцев, причащение и исповедование; угощал иеромонаха обедом, побывал в Давыдовом монастыре, ездил в Москву проведать Ваню и Мишу, а также племянников Алексея Долженко и Михаила Чохова, навестил бывших сослуживцев в гавриловском амбаре, сходил в баню, купил «кальсоны весьма широкие» и не пропустил ни одной церковной службы.
Антон был доволен, что в Мелихове перестали появляться гости, но, как и Машу, его тревожила Ликина судьба. Накануне ее совместного с Потапенко отъезда за границу (который Антон даже поощрял и на который Маша закрыла глаза) брат с сестрой еще не знали, что Игнатия в Париже ждет вторая жена. Следующее Ликино письмо, от 3 апреля, полно жалоб. Она писала, что то и дело плачет, кашляет кровью, пьет креозот и рыбий жир и что доктор советует ей уехать в Швейцарию. Соседки по пансиону, такие же, как и она, иностранки, раздражали ее пением. Но главной причиной тоски и несчастья был Потапенко: «Потапенко почти не вижу, а не то чтобы ехать с ним в Россию! Он заходит иногда утром на полчаса и, должно быть, потихоньку от жены. Она угощает его каждый день сценами, причем истерика и слезы через полчаса. Он объясняет все ее болезнями, а я так думаю, что просто это все притворство и ломанье! Они на днях едут в Италию. <…> Я здесь для всех дама – Ваш портрет Варя показала хозяйке как портрет мужа! Та пристала показать, ну и пришлось. Поэтому пишите мне М-me, а не М-llе и не сердитесь, что Ваша карточка оказала мне услугу».
Антон в письме к Потапенко обозвал его свиньей, на что тот с обезоруживающей честностью ответил: «Что за фантазии, милый Antonio, думать, что я – свинья? Достаточно признавать, что я человек, чтобы ожидать от меня большего свинства, чем от самой жирной свиньи» [289] .
Маша нанесла удар побольнее. Она решила зарезать Игнашу, ягненка, которого назвали в честь Потапенко. В письме, посланном Маше в конце мая, Игнатий пытался найти самоуничижительные оправдания: «Милая Маша, таких негодяев, как я, надо вешать. На днях здесь гильотинировали гражданина Анри, но он ведь был только анархист, а следовательно, негодяй лишь с одной стороны. Я же всесторонний негодяй и, кроме того, еще мерзавец и подлец. С такими людьми или не разговаривают, или прощают им все. Советую тебе избрать последнее. Ах, если бы ты знала, Маша! Ах, если бы ты знала!» [290]
289
ОР. 331 56 36а. Письма И. Н. Потапенко А. П. Чехову. 1893–1895. См. также: Переписка А. П. Чехова. Т. 2. 1984. С. 62–76.
290
ОР. 331 95 2. Письма И. Н. Потапенко М. П. Чеховой. 1894–1895.
Распущенная Чеховым эскадра произвела перегруппировку в Париже. Яворская с Татьяной (теперь они составили трио с Коршем) познакомились с Дюма-сыном и драматургом Ростаном. Отныне Татьяна будет переводить их пьесы, Корш – ставить в своем театре, а Яворская – играть в них героинь. В то время в Париже оказался и Левитан. При всем при этом Лика, Татьяна и Яворская неустанно клялись в любви к Антону. Одиннадцатого апреля из Неаполя Татьяна прислала ему игривое послание в стихах и прозе: «Не уходи! сказала я ветру. Ты был с ним, теперь останься с нами и, возвратясь на юг родной страны, расскажи ему про нас. <…> Мы все чудные звуки, что поют в наших сердцах, все поцелуи, что горят на наших устах, мы сбережем для страны снегов! <…> Я посылаю Вам стихи <…> Может быть, они сгодятся для „Нового времени“ <…> Если нет – оставьте их себе в поучение и на память от Лиловенькой [Татьяны]. Зелененькая [Яворская] Вас целует (я тоже, ей-Богу) и шлет свои горячие приветы» [291] .
291
ОР. 331 64 2. Письма Т. Л. Щепкиной-Куперник А. П. Чехову. 1893–1900.