Жизнь Антона Чехова (с илл.)
Шрифт:
Если кто в Москве и наслаждался семейным счастьем, то это был Ваня – с женой Соней и младенцем Володей он вполне обходился без родственной поддержки. Миша не смог прижиться в Угличе и снова надеялся, что его всемогущие покровители найдут для него работу получше. Уйдя из гавриловского амбара, кузен Алексей Долженко стал уважаемым человеком: прилично зарабатывал и играл на скрипке в самодеятельном оркестре, чем вызвал одобрение Антона. Александр в Петербурге по прежнему сетовал на судьбу, даже при том, что его младший сын представлял собой, по мнению Натальи, «нечто выдающееся». Чем более приветливыми становились приписки Натальи к письмам Александра, тем больше антипатии испытывал он к жене: «Наташа жива и здорова, хотя и разрешается почти ежедневно целыми лентами какой-то ленточной глисты. На старости лет зачервивела…» Неприязнь его стала принимать крайние формы. Двенадцатого ноября он вдруг появился в Мелихове в компании Вани и Иваненко. На следующий день пришло письмо от Натальи: «Антон Павлович, очень прошу Вас написать мне, не у Вас ли мой муж. Этот странный человек уехал, когда меня не было дома. Я измучилась. Где он? и что с ним? Прошу Вас, дорогой Антон Павлович,
309
ОР. 331 33 14. Письма Н. А. Гольден-Чеховой А. П. Чехову. 1888, 1894.
Александр приехал в Москву на празднества, связанные с бракосочетанием Николая II, и прогостил у Антона десять дней. Антон не без иронии написал Наталье: «Благодарю Вас, что Вы отпустили его ко мне».
Пока Александр скрывался от жены в Мелихове, он своим буйным поведением заразил деревенских мужиков. Один из них, Епифан Волков, в пьяном угаре запалил крышу собственного дома. Несмотря на имевшийся у Александра опыт пожаротушения, хата сгорела дотла, а Волков был арестован за поджог. Никакими другими событиями ноябрь отмечен не был. Лишь Елена Шаврова донимала Антона просьбами вернуть ей рукопись шести рассказов, которые где-то затерялись в мелиховском доме. Антон отрицал, что рукописи у него, и советовал Шавровой восстановить рассказы по памяти. Та сердито написала в ответ: «Восстановить же их из памяти, увы, – невозможно».
Чеховский сосед князь Шаховской, разоренный долгами, продал свое имение Васькино инженеру В. Семенковичу. Новый сосед, показавшийся Антону ярым реакционером [310] , к общению не располагал. Уединившись во флигеле, Антон получил идеальные условия для работы. Вставая из-за письменного стола, он предпочитал компанию попроще. Изредка помогал Маше обучать грамоте молодых горничных, Анюту и Машутку. (Пройдет немного времени, и Чехов станет попечителем и строителем уездных школ.) Душевно отнесся к школьному учителю из соседнего села Щеглятьева – давал медицинские советы, подарил ружье и охотничью собаку и устроил бесплатный билет в театр Корша. Сблизился Антон и с учителем близлежащего села Талежа Алексеем Михайловым – тот еще более нуждался в помощи и сострадании. Обремененный семьей из четверых детей и к тридцати годам совершенно поседевший, он все разговоры сводил к своему мизерному двадцатитрехрублевому жалованью [311] .
310
Cм.: Абраменкова Л. З. Сосед Чеховых В. Н. Семенкович // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М., 1995.С. 264–272.
311
Михайлов вскоре станет учителем Медведенко в пьесе «Чайка». В 1895 году крестьяне потребовали его увольнения.
Редко отвлекаясь от работы, Антон закончил «Остров Сахалин» для публикации отдельной книгой, а также повесть «Три года», начатую им еще в 1891 году. Пожалуй, лишь во время сахалинской поездки он так же надолго изолировал себя от литературных кругов. Билибин сообщал в связи с этим Грузинскому: «В Петербурге говорят, что у Чехова чахотка и что московские врачи определили ему только один год жизни» [312] . Мелкая писательская братия, подхватив распущенный Сувориным слух, встрепенулась. Грузинский передал сплетню Ежову, а тот обратился напрямик к Антону: «Добрейший Антон Павлович! Ни слуху про Вас, ни духу! <…> Приглашать Вас к себе, на московскую квартиру, это все равно что сеять манную кашу и ждать всходов кукурузы. Вы недосягаемы для нас, маленьких людей. <…> Остаюсь друг Вашей юности, ныне Ваш враг» [313] . Антон в ответ вполне миролюбиво в который раз пригласил Ежова с Грузинским побывать у него в гостях. Лике же за это время не было написано ни слова поддержки или утешения.
312
Цит. по: ПССП. Письма. Т. 5. С. 587.
313
ОР. 331 43 11 д. Письма Н. М. Ежова А. П. Чехову. 1894–1897.
В Париже Лика была уже не одна. Выпросив в редакциях авансов, туда примчался Потапенко. (Маше он сказал, что едет в Херсонскую губернию навестить больного отца.) В начале ноября он жил у жены на улице Матюрен, километрах в трех от Лики. Девятого ноября Лика родила дочь, которую назвала Христиной. Первые девять дней она оставалась с ребенком одна – и мать, и дитя нуждались в медицинской помощи. Вскоре удалось найти кормилицу. Мария Потапенко предложила взять девочку на воспитание. Лика ответила отказом, усмотрев в ее предложении намерение вернуть Игнатия в семью. В феврале 1895 года Лика в письме Маше расскажет, как Мария угрожала мужу, что убьет и себя и детей, а Потапенко был готов наложить на себя руки [314] . Пока Лика приходила в себя после тяжелых родов, Потапенко писал Антону из Парижа: «Внимай, Антон Павлович, тому, что я поведаю. Первое дело: держи мое местопребывание в весьма глубокой тайне, ибо так нужно. А второе – вот оно: попал я в тут-а-фе [315] отчаянное положение. <…> Я здесь дрожу от холода и прочих невзгод. Человеку, сидящему в теплом доме перед новоустроенным камином, это не вполне понятно, но художник должен вообразить. По каким делам я здесь, это трудно объяснить, а лучше
314
ОР. 331 93 80. Письма Л. С. Мизиновой М. П. Чеховой. 1895.
315
Совершенно (фр. tout a fait).
На следующий день Потапенко в последний раз побывал у Лики, и больше они никогда не виделись. Получив письмо Игнатия, Антон прервал уединение и вместе с Машей и Александром (того выпроваживали в Петербург к жене) отправился по ледяным ухабам в Лопасню, а оттуда – в Серпухов, на заседание окружного суда. Деньги в Париж он выслал лишь четыре дня спустя, вернувшись в Мелихово и попросив письмом Гольцева «совершенно секретно» достать 200 рублей (в крайнем случае – занять у Суворина) и послать их «блудному сыну». В марте следующего года Потапенко снова попросит у Антона 200 рублей, но к тому времени в их дружбе наступит охлаждение. Вслед за Потапенко из тесного круга чеховских друзей выпала и Лика. Воспламенить чувства Антона теперь попыталась Лидия Яворская.
Глава 45
О, Чарудатта!
декабрь 1894 – февраль 1895 года
«Я забываюсь в театрах», – писала Яворская Татьяне Щепкиной-Куперник в декабре 1894 года [316] . Подруги привезли из европейского путешествия несколько дерзких сценических идей и втянули Антона в вихрь сомнительной театральной славы. Яворская прочно закрепила за собой амплуа куртизанки. Она уже сыграла роль содержательницы прачечной, чей сын станет маршалом у Наполеона, в чудовищно вульгарной пьесе Сарду «Мадам Сан-Жен», а теперь вживалась в роль блудницы Васантасэны в санскритской драме «Бедный Чарудатта». (Бедный брахман Чарудатта помогает Васантасэне спастись от козней принца. По ходу пьесы Васантасэну душат, а Чарудатте пытаются отрубить голову, но все кончается хорошо.) Той зимой при виде Антона Яворская непременно падала перед ним на колени и взывала со страстью: «О, Чарудатта, зависти достойный!» Антон с готовностью принял участие в этих играх.
316
См.: Альтшуллер А. Я. А. П. Чехов и Л. Б. Яворская // Чеховиана: Статьи, публикации, эссе. М., 199 °C. 140–151.
Были у подруг и другие проекты. Чехов предложил Яворской построенную на адюльтере пьесу Золя «Тереза Ракэн» с трагическим финалом и будто специально для нее написанную.
Татьяна же перевела для восходящей звезды пьесу Ростана «Романтики», по сути представлявшую собой пародию на «Ромео и Джульетту». Свой перевод она отдала на суд Антона, и тот оценил его изящество, а за глаза высмеял ростановский романтизм, в котором только и есть, что «битые стекла и крестовые походы». В обществе Татьяны Антон чувствовал себя свободно и легко, хотя она ссорилась с ним не реже, чем с Яворской. Поэтесса обвинила Антона в предубеждении против лесбийской любви, а потом долго и смиренно просила прощения. (Суворина Антон предупредил, что Татьяна «хитрит, как черт».)
Второго декабря в Мелихове выпал снег, и теперь гостей привозили со станции на санях. Татьяна приехала к Чеховым нa целых две недели и очаровала все семейство. Дурачась с ней, Антон дразнил Брома и Хину ее собольим воротником. Когда Павел Егорович уехал в Москву, он позволил Татьяне вести за него дневник – пародия удалась ей великолепно. С Евгенией Яковлевной она ездила на службу в монастырь. В доме весь день звучал ее веселый смех. Шестого декабря Антон и Татьяна связали себя узами, коих не была удостоена ни одна из чеховских женщин, – стали крестными дочери князя Шаховского, Натальи. Теперь они называли друг друга кумом и кумой. Чехов только что закончил невеселую повесть «Три года», и Татьяна отвлекла его своей жизнерадостностью. Придя в игривое расположение духа, он стал писать своим корреспондентам «на лиловой бумажке», которую Яворская привезла ему из Парижа. Восемнадцатого декабря, спустя два дня после Татьяниного отъезда, Антон последовал за ней в Москву и пробыл там до самого сочельника, поселившись в первом номере (поближе к ватерклозету) «Большой Московской гостиницы», где его любили коридорные и где ему всегда хорошо работалось.
Повесть «Три года», тот самый «роман», о котором с Марксом вел переговоры Потапенко, была напечатана в «Русской мысли» в январском и февральском номерах. История эта получилась у него не «шелковой», как он хотел, а «батистовой». Самая большая вещь из всего, что было написано после «Дуэли» (исключая «Остров Сахалин»), повесть кажется автобиографичной в силу той достоверности, с которой в ней изображены галантерейная фирма «Лаптев и сыновья» и герой, пытающийся вырваться из купеческого мира. Богатый и несколько мужиковатый Лаптев, конечно, не Антон, но его самоуглубленность, его неприязнь к нажитым торговлей деньгам, его неспособность выбрать между «синим чулком» Рассудиной и красивой бездельницей Юлией, его реакция на концерт симфонического оркестра под управлением Рубинштейна и на пейзаж Левитана, несомненно, сближают его с автором. Безответственный зять Лаптева Панауров кажется списанным с Потапенко. Действие повести разворачивается неспешно – соответственно тому, как Лаптев постепенно избавляется от тяготящих его эмоциональных и сословных связей. Рассказанная история похожа на прелюдию большого романа воспитания. Критики не обратили внимания на поэтичность чеховской повести, а друзей смутило то, как Антон распорядился чувствами, испытываемыми к нему Ольгой Кундасовой. Более откровенная автобиографичность появится в чеховских сочинениях несколько позже.