Жизнь Антона Чехова
Шрифт:
На Пасху Яворская дебютировала на петербургской сцене. В письмах к Антону она перешла на «Вы» и объясняла, что не может выбраться в Мелихово из-за распутицы, одновременно умоляя сопроводить ее в Петербург. Антон в ответ отмолчался, и 5 апреля она продолжала уговаривать его уже из Петербурга:
«О, Чарудатта, нежно любимый,Снизойди к бедной и позабытой,Замолвь словечко в защиту несчастнойТвоей прекрасной Васантасэны,А то Суворин и рецензентыВ бешенстве яром сгубят твой лотос,Порвут на части ВасантасэнуИ бросят тело дивное ее голодным московскимРецензентам на съедение…О спаси, Чарудатта!!..Дуся моя, поздравляю Вас с праздниками и желаю всех благ и телу и душе Вашей!.. Познакомилась с Бурениным, под
Антон и на это пламенное послание Яворской не ответил и словечка за нее не замолвил, а Суворину насплетничал, что Корш Яворскую ревнует. Суворин посмотрел «Мадам Сан-Жен» с ее участием, однако в рецензии был столь скуп на похвалы, что чуть не провалил ее дебют. (Впоследствии и Суворинский театр, и Чехов в своих пьесах пойдут войной против ее бьющей на эффект вульгарной манеры.) Принеся Яворскую в жертву Суворину, Антон тут же забросил удочку насчет актрисы его театра Людмилы Озеровой, которая с огромным успехом сыграла роль Ганнеле в одноименной пьесе Гауптмана. В начале мая Антон даже интересовался у Суворина, где Озерова собирается провести лето: «Вот Вы бы пригласили бы меня полечить ее». Однако лишь спустя два года актриса отреагирует на Антоновы намеки.
В семействе Чеховых продолжали вспоминать о Лике. Миша еще в январе жаловался Маше: «Я так давно не видел культурных девиц. Прежде хоть Лика была, а теперь ее нет!» [326] Антон написал ей впервые за последние три месяца, а потом замолчал на год с лишним. Ему хотелось встретиться и поговорить с ней; «писать же не о чем, так как все осталось по-старому и нового нет ничего». О Христине по-прежнему в письме упоминаний не было, зато была передана Машина просьба привезти перчаток и духов. Лика теперь переписывалась не с Антоном, а с бабушкой, матерью и Машей. Бабушку она продолжала уверять, что усердно учится пению, а матери призналась, что она ее «лучший и единственный друг». В письмах к Маше от 23 января и 2 февраля смешались самые разнообразные чувства и подробности – и талия, похудевшая до сорока восьми сантиметров, и французский поклонник, и кровь горлом, и надежда на скорую смерть, и гордость за маленькую дочь, и ее сходство с Потапенко, и возможное Машино замужество с Левитаном… Потапенко Лика защищала: «У меня новых друзей нет. Один был и, надеюсь, останется общим другом – это Игнатий <…> Я имела дурацкую фантазию считать также другом Антона Павловича, но это действительно оказалось только неуемной фантазией. <…> Я ничего не жалею, рада, что у меня есть существо, которое начинает уже меня радовать <…> Я верю, что Игнатий меня любит больше всего на свете, но это несчастнейший человек! У него нет воли, нет характера, и при этом он имеет счастье обладать супругой, которая не останавливается ни перед какими средствами, чтобы не отказаться от положения м-м Потапенко».
326
ОР. 331 82 59. Письма М. П. Чехова М. П. Чеховой. 1890–1896. Письмо от 12.01.1895.
Машу переживания Лики тронули, но в глубине души она не могла не завидовать подруге, испытавшей счастье любви и материнства.
Весной 1895 года Лика ненадолго приехала в Россию, оставив во Франции Христину на руках у кормилицы. Бабушка Софья Михайловна с нетерпением ожидала внучку; в ее дневнике 8 и 14 мая появились умилительные записи: «Сегодня день рождения моей дорогой голубки Лидюши. Пошли ей, Господи, здоровья, счастья и благоденствия на 26 год жизни, а сегодня минуло ей 25 лет, вот как время летит… <…> Жду Лидюшу! Приехала, рада до безбожного ее видеть – теперь и умирать легче будет» [327] .
327
МХАТ. 5323/19. Дневник С. М. Иогансон. Кн. 5. 1895–1897.
Приехав в Москву, Лика сразу же, 12 мая, направилась в Мелихово. Лишь через день она поехала в Тверскую губернию повидаться с бабушкой. Двадцать пятого мая в Москву приехал Антон и остановился у Вани, который доложил об этом в письме жене: «Антоша ночует у меня, а целые дни пропадает по своим делам». В Мелихово он вернулся 28 мая. С ним приехала Лика, пробыла у Чеховых сутки, а затем исчезла до сентября – к большой радости Ваниной жены, подозрительно смотревшей на частые визиты в Мелихово богемных девиц [328] .
328
См.: Шейкина М. А. Из писем И. П. Чехова С. В. Чеховой // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 315–327.
Впрочем, в ту весну в Мелихово наезжали гости в основном мужского пола. На Пасху приехала лишь любимица Павла Егоровича и Евгении Яковлевны Татьяна Щепкина-Куперник.
Единственной нежелательной в Мелихове персоной оставался Игнатий Потапенко. Его обижало, что Антон, «предмет его неугасаемой зависти», общался с ним лишь посредством «маленьких клочков желтой бумаги». Потапенко между тем был чрезвычайно занят: «Пишу разом бесконечное число повестей и рассказов». Деньги шли и первой, и второй жене, и Лике на Христину и кормилицу, не считая того, что нужно было возвращать долги Антону и Суворину. Десятого марта в Мелихово пожаловали Лейкин, Грузинский и Ежов. Лейкин одобрил любезный его сердцу чеховский опыт агрария, садовника и собачника. Они с Антоном сохранили дружескую близость. В лейкинском дневнике 11 марта визит в Мелихово обстоятельно документирован:
«От станции Лопасня (по Курской дороге) до села Мелихова, где находится усадьба Чехова, ехали при страшной метели. Еле можно было различать вехи дороги. <…> Ехали в двух санях. Я впереди, Ежов и Лазарев позади. В моих санях пара лошадей была запряжена гуськом. Дорога была буквально заметена. <…> К Чехову приехали мы засыпанные снегом, с сосульками в бороде и на висках в волосах. <…> Чехов встретил нас с полным радушием, вышел даже на крыльцо с прислугой. Две горничные совсем молоденькие, круглые как кубышки, девушки с лицами в виде полной луны схватили наши саквояжи и пледы <…> Дом у Чехова прекрасный, светлые комнаты, весь обновленный красками и обоями, просторный, с уголком для каждого члена семьи и даже с таким комфортом, которого и в некоторых московских квартирах не найдешь. Приятно видеть, что наш брат писатель перестал наконец бедствовать (я говорю о даровитых) и пошел в гору благосостояния. В комнатах встретила нас его мать и брат Михаил, податной инспектор, приехавший погостить на несколько дней из Углича, где он служит. Вертелись под ногами две собаки таксы, и я чуть не вскрикнул: „Пип! Динка!“ – до того они похожи на моих такс. <…> После обеда повел меня Чехов осматривать постройки на дворе и службы. Службы ветхие, но стоят уже рубленые конюшня, хлев, сарай. Строится баня. Выстроен флигелек для приезда гостей в две комнаты и обмеблирован и поставлены три кровати с принадлежностями. Домик, прелесть какой. В этом домике и ночевали Ежов и Лазарев, а я спал у Чехова в кабинете па диване».
Ежов уехал на следующий день – ему Мелихово не понравилось: и деревня слишком близко, и реки нет.
Впрочем, Чехова мнение Ежова или Грузинского не интересовало. Суворину он написал о них как о «двух молодых тюфяках, которые не проронили ни одного слова, но нагнали на всю усадьбу лютую скуку». Лейкин же, на взгляд Антона, «обрюзг, опустился физически, облез, но стал добрее и душевнее; должно быть, скоро умрет». Лейкин был так тронут теплым приемом в Мелихове, что послал Брому и Хине портрет их отца Пипа, а Маше – семян сахалинской гречки, еще одного диковинного «зелья», заполонившего мелиховский сад. Обмен любезностями продолжился тем, что Чехов нашел для Лейкина художника, который согласился написать маслом его портрет за сходную плату в 200 рублей. Возрадовавшись, Лейкин прислал Чеховым семян элитной свеклы и огурцов.
В теплом и зеленом июне Ежов с Грузинским снова побывали в Мелихове, и в этот раз Ежов был благосклонен: ему понравилась новая баня. Возможно, он смягчился, поскольку снова собирался жениться, на этот раз – на девушке «без всяких средств» [329] . На то, чтобы заманить в Мелихово привыкшего к комфорту Суворина, ушло почти все лето. Он приехал в конце июля и остался лишь на одну ночь.
На Пасху приезжал Иваненко. Павла Егоровича он рассердил тем, что проспал и не похристосовался со священником. Заезжал Гиляровский; три дня гостил в Мелихове доктор Коробов, квартирант семьи Чехова в его студенческие годы. Николай Коробов в то время был увлечен идеями Ницше. Антон как-то заметил: «С таким философом, как Ницше, я хотел бы встретиться где-нибудь в вагоне или на пароходе и проговорить с ним целую ночь». Визит Коробова в этом смысле оказался кстати. В разговоры чеховских героев стали проникать ницшеанские идеи [330] . Оживилась в этой связи и его переписка с Сувориным, разделявшим прогерманские взгляды, которые, впрочем, иногда принимали эксцентричную форму: он выступал за введение в университете программы «физических игр» вроде лаун-тенниса или крикета, полагая, что это поможет воспитать людей, способных «к прямому практическому делу».
329
В августе Ежов в связи с женитьбой попросил у Лейкина 200 рублей аванса. Лейкин, ответив: «Очень рад, что Вы наметили себе подругу жизни, и поздравляю Вас с выбором», распорядился выслать ему 50 рублей.
330
Чехов даже просил Коробова перевести для него отрывок из книги Ницше, думая вставить его в пьесу.