Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного

Павлищева Наталья Павловна

Роксолана выбросила из головы все, кроме своего чувства к Сулейману, отдалась во власть его губ, его рук, его сильного тела. Запомнить так крепко, чтобы и на расстоянии чувствовать его руки, помнить не просто голос, а шепот, дыхание, даже когда он дышит во сне… Растаять, раствориться в нем, слиться, чтобы, и уехав, не смог забыть, освободиться…

Но Сулейман и не желал забывать, не мыслил освобождаться. Он любил с каждым днем, с каждым мигом все сильней. Есть женщины красивей? Какая ерунда! Разве красота только в чертах лица и стройности тела? Разве большие зеленые глаза могут быть такими выразительными, а слезы

в них столь дорогими? Наверное, для других да, но не для него.

– Что это? – замирая в его руках, спрашивала Роксолана.

Сулейман отвечал:

– Любовь.

Еще одного боялась Хуррем, когда он уходил в походы. Ее не было рядом, зато был Ибрагим-паша.

Сам Ибрагим смотрел на султаншу свысока, не считая нужным даже замечать ее влияния на султана, видел только свое. У Хуррем дети, возможно поэтому Повелитель столь внимателен и уделяет столько времени султанше. Кроме того, невозможность для султана заниматься только делами вполне устраивала великого визиря: чем меньше контролировал дела империи Повелитель, тем больше хозяйничал визирь.

Ибрагим задолго до появления в жизни Сулеймана Хуррем приучил того, что успевает все предусмотреть, продумать и придумать. Шехзаде, а ныне султану оставалось только следовать советам мудрого друга.

Ибрагим-паша не видел (или не желал видеть?), что Сулейман давным-давно все решает сам, если и нуждается в долгих беседах с ним, то только по привычке или потому, что, обсуждая что-то с другим, легче объяснить все самому себе. Вот этого давний друг султана не замечал, все казалось, если Сулейман обсуждает, значит, советуется, больше того – выполняет данные ему разумным визирем советы. Да, у любого самого никчемного правителя может быть умный визирь, который, собственно, и управляет империей. Сулейман правитель разумный, тем умней у него визирь. Понимание, что он – умный визирь у умного правителя, добавляло Ибрагиму уважения к себе, повышало его самомнение.

Если бы нашелся человек, который смог указать на его ошибку… Но ни отца, ни брата рядом уже не было, Ибрагим не простил им ни Мухсине, ни критики собственного поведения. Попытка брата советовать не брать на себя слишком много и не возноситься выше собственной головы привела к тому, что их пути разошлись, Ибрагим не слишком жаловал критику, действительно считая себя выше остальных.

У него были на то основания: кто еще из рабов сумел не просто так высоко подняться, но стать вторым «я» правителя мощнейшего государства? Но Ибрагима убеждало в собственной значимости не то, что он стал советчиком Сулеймана, а то, к чему эти советы приводили, какие давали результаты.

Разве не визирь советовал построить новый, более мощный флот и использовать способности и знания Пири-Реиса? Да, это Ибрагим вовремя заметил картографа, привлек его на службу. И карту Педру Рейнела, позволяющую читать розу ветров Средиземного моря, как свою ладонь, тоже он раздобыл. Много заплатил продажному португальцу, собственную голову подставил тогда венецианцам, которые могли предать, но рискнул. Зато теперь привлеченный им же пират Барбаросса (пусть другие зовут его адмиралом) мог учитывать то, как хозяйничают злые ветры у африканского побережья, а ветры там сильные и способны натворить бед…

Разве не он осознал важность владений на побережье Красного моря и соединения

этого моря с Нилом?

Ибрагим мог бы многое, очень многое поставить себе в заслугу, что и делал, все больше убеждаясь (или убеждая сам себя), что без него, Ибрагима-паргалы, султан Сулейман не только не был бы Тенью Аллаха на Земле, но и сам обладал какой-то тенью. День за днем, шаг за шагом утверждаясь в собственной власти над огромной империей и над самим султаном, Ибрагим все больше терял чувство реальности. Казалось, не он при Сулеймане, а Сулейман при нем.

Потере чувства реальности очень способствовали иностранные купцы и послы, умница Ибрагим перестал замечать, что они-то поют осанну ради собственной выгоды, а не ради дела. Лесть, особенно тонкую и умную, уловить трудней всего, а если она изо дня в день, из года в год льется в уши, подтверждается богатыми дарами, поклонением, просьбами о помощи, заверениями во всемогуществе?.. Ибрагим-паша живой человек, весьма амбициозный, с огромным самомнением. Для такой самоуверенности основания были, когда Гритти напоминал Ибрагиму-паше, что султаны не держат визирей подолгу и участь свергнутых может быть незавидной, тот только смеялся в ответ:

– Этот турок дал слово, что не сбросит меня без повода, а он свое слово держит. К тому же я нужен султану, куда он без меня денется, небось даже не вспомнит, что делать в течение дня должен.

Самоуверенность и самомнение подвели Ибрагима: он не заметил, что та, которую он считал просто очередной наложницей, росла день ото дня, что она училась, схватывая все на лету, и уже вовсю применяла свои знания.

Однажды любопытство Хуррем едва не привело Ибрагима к катастрофе.

Сулейман и сам не мог бы объяснить, почему сказал Роксолане о визите де Шеппере и о том, что его будет принимать Ибрагим-паша.

– Как бы мне хотелось взглянуть хоть одним глазком…

Не будь этой просьбы, вряд ли сам султан отправился бы слушать из-за решетки переговоры визиря с посланником императора. Но настроение было прекрасным, он согласно кивнул:

– Пойдем, только набрось накидку плотней.

Палата приемов сразу позади Ворот Блаженства, потому далеко пробираться не нужно, решетка там достаточно плотная, чтобы все слышать, но быть невидимым для тех, кто внутри. К тому времени, когда Сулейман и Роксолана осторожно пробрались к самой решетке, Ибрагим-паша уже сделал внушение Корнелиусу по поводу «неправильного» поведения его императора и того, что Карл посмел присваивать себе некоторые титулы, принадлежащие султану.

Сулейман, слушая окончание этого урока, посмеивался в усы. Корнелиус и его сопровождающие терпеливо внимали и кивали в знак согласия (интересно, с чем?). Ибрагим-паша долго корил собеседников за обиды, чинимые императором Карлом сторонникам Мартина Лютера, а еще французского короля Франциска, искренне советуя вернуть бедолаге все отнятое в последних войнах и помириться с ним.

Роксолана едва не начала зевать, да и сам Сулейман тоже. Но тут разговор перешел на внутренние дела Османской империи, и стало куда интересней. Сначала де Шеппере делал комплименты Ибрагиму-паше, и Сулейман снова прятал улыбку в усы. Любит визирь лесть, ох, любит! Сколько бы ни твердили, что лесть до добра не доводит, Ибрагим-паша неисправим.