Жизнь без войны
Шрифт:
Объяснение этому, конечно, есть. И оно простое: людям с такими страшными , а порой - и постыдными воспоминаниями, требуется психологический барьер. И он возникает в виде табу "кто плохое помянет, тому глаз вон". А потому под официозные бравурные марши транслируются эпизоды, натертые, подобно медалям перед праздником, героической патетикой. Не хотят победители на своих ритуалах допускать хоть пылинку темного цвета. Да, мы победили, а какой ценой - это неважно! И кто вспоминает о цене - тот слабак и враг!
Психодиагностика это называет сублимацией. Она описывает сальто-мортале в сознании человека, когда одному и тому же явлению приписываются
Конечно, любой политик, социолог или просто здравомыслящий обыватель скажет, что война - неизбежный атрибут человечества. Что рано или поздно создается ситуация, когда теплого и уютного мальчика от любящих родителей переселяют в танк или окоп, в ад абсолютной деиндивидуализации. Туда, где последний мерзавец и ничтожество может послать его на верную и бессмысленную смерть-только потому, что у него звездочкой больше. И что служба в армии необходима уже лишь потому, чтобы готовить людей к таким ситуациям. Что жестокость и идиотизм армейских порядков - необходимый атрибут программы такой подготовки. Сам этот процесс в обиходе называют "стать мужчиной", и он - системный элемент. Ну и т.д. Кто ж возразит против этого!
Возражение в другом. А должны ли литература и искусство подпевать человечеству в его патологиях? Если политолог говорит, что люди изничтожают друг друга в угоду "группе интересов", а психолог - под влиянием природных инстинктов, регулирующих демографические пропорции, то удел ли это художника? Не ему ли надобно взять в руки зеркало и показать людям: милые, поглядите, во что вас втягивают. И чем вы становитесь. На что способен человек, если он с бараньей покладистостью позволяет превращать себя в покорного или буйствующего двуногого войны. Вызвать отвращение к войне - до коликов, до рвоты. Так, чтоб даже генералы побаивались.
Увы, у жизни без войны есть и такой дурной атрибут, как притупление - вплоть до полного атрофирования - страха перед ней. Затертая и идеализированная, она утрачивает свою адекватную конкретику в умах и душах людей. И чем больше тает времени и живых ее свидетелей, тем расплывчатей становятся ее истинные черты. Тем слабее звучит набат: "Берегите мир".
Таков общий тренд. Хотя, если присмотреться, то в разных культурах он проявляется по-разному. На Западе с его качеством жизни мирный уклад превратился в фундаментальную ценность. В привычку, настолько важную, что ради нее Европа готова быть уступчивой, покладистой и даже - трусоватой. Сводить это только к эффекту ядерной альтернативы, думаю, слишком просто. В конце концов ведь ужас Армагедона еще более абстрактный для сознания, чем отсутствие опыта простой войны. К тому же мгновенная гибель человечества не столь ужасна, чем годы страшных разрушений и лишений. По моему разумению, тяга к миру сильно коррелирует с тем уютом и ценой персональной жизни, которую обеспечивает градус т.н. "демократии".
А вот по мере продвижения на Восток, где эти параметры существенно ниже, падает и степень иммунитета к войне. В том числе и за счет ее иезуитской пропаганды - не прямой, так опосредованной. Симптомов тому - более, чем достаточно. Апофеозом можно считать истерию вокруг создателя расползшегося по всей планете дьявольского инструмента сокращения рода человеческого - Калашникова, которому при жизни на его родине были оказаны все мыслимые почести. А после смерти в центре столицы возвели семиметрового идола.
И все это на фоне сдвига в массовом сознании, в следствие которого два глагола выстроились в синоним "боятся, значит- уважают". И этот симптом возник параллельно с другим роковым
Сила привычки
Речь, конечно ,идет о смене социально-экономического режима. Или, выражаясь марксистским слоганом - формации. Плановой распределиловки на регулируемый рынок. Относительного равенства на основах полунищеты на глубочайший раскол в доходах. Государственного патернизма на свободу барахтаться или утонуть. "Дружбы народов" на национализм и развал империи. Оплота "всего прогрессивного" и ядерной страшилки на страну третьей категории, пользующуюся подачками и советами тех, кого считали врагами.
Обратите внимание, что обе стороны этого обмена друг друга стоят. Обмен одной показухи и уродства по сути - на другую.
Чтобы почувствовать и более менее объективно оценить реакции на эти перемены, нужно усечь три важных обстоятельства. Во-первых, то, что ломка упала, свалилась сверху, а не созрела снизу. Во-вторых, она случилась в биографической точке возмужания - когда тебе под сорок. И в-третьих, на юность моего поколения выпал, пожалуй, самый яркий проблеск в эволюции социализма, который, наложившись на возраст, дал синергетический эффект позитивных воспоминаний.
Вот с этого и начну. Вождя всего прогрессивного в детской редакции помню разве что по последней странице школьного букваря. В нем его портрет со стишком красовался на последней странице. Букварь был крепко потрепанный - явно не новейшего издания. Но в 56-м, когда пошел в первый класс, видимо, был еще в ходу. Конечно, о каких -либо не то, что политических суждениях, даже - ощущениях применительно к периоду начальной школы, говорить не приходится. Но мембраной общественных настроений начала "оттепели" запали звуки популярной музыка, которая инерционно звучала еще с пластинок и радиоприемников и в подростковом созревании.
А у нее в середине пятидесятых был неповторимый шарм. В устах забытых звезд тех лет - Нины Дорды, Ружены Сикоры, Ефрема Флакса, Тамары Кравцовой, Веры Красовицкой, она была пронизана такими лучами, такой жаждой любви, красоты и изящества, которые могли возникнуть лишь у людей, вырвавшихся наконец-то из мрака сталинщины. И жадно глотавших воздух свободы, чтобы влюбляться, мечтать, творить. "Осенние листья", "Луннной тропой", "Грустить не надо", "Что так сердце сердце растревожено", "Не грусти, не печалься о встрече", испанская "В шумном городе"...Для этого ряда,отражавшего, конечно же общую моду и музыкальный вкус времени, был характерный нюанс - при всей красивости, в них не было слащавой сентиментальности. Ее заменяла светлая радость и нежность, нашедшая новую редакцию в бардовском творчестве уже 60-х.
Это была лирика оптимистов, которую вскоре сменила энергетика полузапретных звуков Запада, под которую возникло невиданное для системы явление - рождение молодежной субкультуры. Случилось невероятное: юность позиционировала себя как особую социальную страту. Со своей модой - от одежды до литературных авторитетов, , жаргоном, стандартами поведения. "Зараза" в виде рока и буги-вуги, узких брюк и рубах с попугаями, импортированная на волне грандиозного зрелища -фестиваля молодежы и студентов 1957-го, накрыла и смела ублюдочные нравы, в которых молодые люди были закованы в послевоенные годы. Раздельное обучение для девочек и мальчиков с падеграсами, падесоблями и польками на случай их случки. Школьные формы, напоминающие армейские мундиры. Ну, и конечно, тотальная муштра через пионерию и комсомол.