Жизнь и любовь дьяволицы

Уэлдон Фэй

Боббо вышел из дверей с какой-то молоденькой блондинкой (определенно не с Мэри Фишер, хотя типаж тот же) — судя по всему, секретаршей или другой мелкой сошкой, уж больно подобострастно и восторженно она на него глядела. Он торопливо чмокнул девушку в щечку — ничего не значащий дежурный поцелуй, — и они расстались, но та еще некоторое время стояла и смотрела ему вслед с любовной тоской во взоре. Он не обернулся. Боббо производил впечатление уверенного в себе и во всех отношениях благополучного мужчины — ну как в такого не влюбиться! Он взмахнул рукой, останавливая такси, и побежал через дорогу назад, к притормозившей машине. На какой-то миг, как показалось Руфи, он устремил взгляд прямо на нее, сидящую за стеклом закусочной. Но он ее не узнал. Поразмыслив, Руфь пришла к выводу, что это, в сущности, неудивительно —

ведь они теперь живут в разных мирах. Ее мир был ему неведом: те, у кого все складывается удачно, стараются как можно меньше знать о тех, у кого все идет наперекосяк. Обездоленные, эксплуатируемые и угнетенные, напротив, проявляют повышенный интерес к хозяевам жизни — они обожают разглядывать их фотографии в газетах, с замиранием сердца следить за всеми перипетиями их романов, открывать для себя их слабости. Это, наверное, единственная радость, которую можно извлечь из ежедневного, откровенного использования кем-то другим твоей собственной жизни. Руфь где угодно узнала бы Боббо, героя-любовника и многообещающего экономиста; Боббо же в упор не видел Руфь, больничную санитарку и брошенную мужем женщину с детьми. И хотя в свете того, что она задумала, ей было гораздо удобнее, и даже просто необходимо, остаться неузнанной, она в глубине души почувствовала себя уязвленной. И если еще тлели в ее сердце какие-то запоздалые сожаления, если еще оставались в ней следы каких-то, как принято думать, чисто женских свойств — сердечная доброта, готовность все понять и простить, долготерпение и кротость, — все было перечеркнуто этой минутой.

Боббо сел в такси и укатил. Руфь дождалась, пока на одиннадцатом этаже погасли все огни, и тогда проникла в офис Боббо. Дверь она открыла его личным ключом, который предусмотрительно припрятала, прежде чем устроить пожар в доме 19 по Совиному проезду. Ее планы, тогда еще смутные и невнятные, вращавшиеся главным образом вокруг мысли о необходимости научиться делать то, что делать не дозволено, — эти планы теперь были полностью сформулированы.

Офис Боббо был заново оформлен в желтовато-коричневых и бежевых тонах. Руфь подумала, что тут не обошлось без подсказки Мэри Фишер. Рабочий кабинет Боббо скорее походил на гостиную в отеле: один диван чего стоил — длинный, мягкий. Да, Боббо мог тут с комфортом отдохнуть, прихватив для компании, скажем, сотрудницу, на которую положил глаз. Этого Мэри Фишер не одобрила бы, здесь он явно обходился без ее советов. Все сотрудники — их было человек шесть — ютились в тесном, заставленном картотеками помещении, гораздо меньшем по площади, чем кабинет, который Боббо отвел для себя одного. Но так уж устроен мир.

Руфь опустила жалюзи, зажгла карманный фонарик и, позаимствовав со стола у Боббо авторучку, приступила к работе над картотекой с надписью «Клиенты». Она начала с буквы А. Из одного гроссбуха в другой она перенесла несколько наобум взятых сумм, выписала на имя Боббо чек на десять тысяч долларов, списав эту сумму с его бизнес-счета и приписав к его личному счету. Затем она напечатала на конверте адрес банка, вложила туда чек и фирменную карточку офиса Боббо и сунула конверт в стопку писем, приготовленных к отправке на следующее утро. В конторе у Боббо было заведено отправлять корреспонденцию именно утром, а не вечером, поскольку, как показывал опыт, утром реже случаются досадные пропажи и проволочки. Она приготовила себе чашечку служебного кофе, присела на диван — проверить, действительно ли он такой удобный, как кажется, — аккуратно все за собой прибрала, поставила поровнее фотографию Мэри Фишер, заглянула в ящики столов, где сотрудники хранили личные вещи, наткнулась в одном на письмо, по-видимому, от любовника (понятно, почему оно здесь хранилось — дома-то, поди, муж); затем вышла, как следует заперев дверь, и поехала назад в Лукас-Хилл, в свою комнату, где она жила вместе с сестрой Хопкинс.

Так повторялось каждую неделю, и мало-помалу она проработала всю картотеку, от первой буквы алфавита до последней, так что на личный счет Боббо поступила целая куча долларов, которые были переведены со счетов его клиентов. Она тщательно следила за тем, чтобы банковские уведомления о личном счете Боббо выглядели правдоподобно, и делала это очень просто: с помощью корректирующих бумажек «типекс» убирала лишние нули. У Боббо всегда была привычка подшивать

банковские уведомления не читая — лишь скользнуть глазами по графе текущего счета и издать страдальческий стон. Тот, кто профессионально занимается делами других, очень редко уделяет должное внимание своим собственным делам. Тем не менее Руфь предпочитала действовать осмотрительно, хотя, конечно, трудно было поверить, что он успел радикально измениться в своих привычках, в том числе и в амурных: любовь одной женщины, кто бы она ни была, принесенная ему в дар и уже им принятая — это, конечно, важно и нужно сегодня, но завтра этого уже мало. Да, Боббо любит Мэри Фишер, но еще больше он любит предлагать и взамен получать удовольствие от мимолетных связей, и в этом смысле он ничем не отличается от большинства людей — как мужчин, так и женщин.

Из тех же соображений — желания лучше перестраховаться, чем поставить под угрозу успех всего предприятия, Руфь в один прекрасный день предложила сестре Хопкинс снова переставить кровати: сдвинуть их вместе, но не спинка к спинке, а бок о бок. Ей вдруг подумалось, что так им будет удобнее. А то, что ноги ее опять будут высовываться из-под одеяла, не беда — лето на носу. И сестра Хопкинс всегда сможет погреться возле рослой подруги. Сестру Хопкинс не пришлось уговаривать. Кровати тут же сдвинули, и теперь подружкам было очень удобно обниматься, целоваться и осваивать новую для себя область интимных отношений.

— Женщинам вроде нас с тобой, — сказала сестра Хопкинс, которая теперь порхала по клинике, распевая, словно птичка, — нужно всегда держаться друг друга. А то многие думают, что если у тебя внешность не как у всех, то тебе вроде и секс неинтересен. Как бы не так!

Сексуальная активность оказала тонизирующее воздействие на сестру Хопкинс: у нее наладился менструальный цикл, в глазах появился огонь, она похудела, перестала кутаться и приобрела небывалую прыть и резвость.

Когда работа над картотекой Боббо подошла к концу и Руфь с приятным чувством выполненного долга вернула на полку последнюю папку, она решила, что пришло время поговорить с сестрой Хопкинс по душам.

— Скажи откровенно, дорогая, неужели тебе еще не надоело торчать в психушке? Ведь это такая скука! Каждый день одно и то же: вопли, визги, припадки, инъекции; ну, сволокут кого-то в карцер — вот и все события! И больше ничего! Пациентам легче, с ними без конца что-то происходит — может, даже слишком часто. А с нами? Ничего. Ровным счетом ничего.

— Да, я понимаю, о чем ты, — задумчиво сказала сестра Хопкинс.

— Снаружи, за этими стенами, лежит огромный мир, — продолжала Руфь. — Там все возможно и все интересно! И мы с тобой можем стать другими — надо только высвободить из-под спуда нашу собственную энергию и энергию других женщин, которых заперли в четырех стенах и заставили гнуть спину с утра до вечера; а ведь среди них много прекрасных женщин, которых любовь и чувство долга загнали в ловушку, обрекли на жизнь, им ненавистную, которых нужда толкнула взяться за работу не просто нелюбимую, но губительную. Пойдем туда, познаем этот волнующий мир бизнеса, денег, удач и потерь, поможем всем, кто…

— Но я всегда думала, что бизнес — это ужасно скучно, — сказала сестра Хопкинс.

— Скучно?! Типичная выдумка мужчин, чтобы не пускать туда женщин, — сказала Руфь. — А ведь есть еще и другой мир — мир власти: мир судей, священников и врачей, тех, кто диктует женщинам, как им жить и что им думать. Это тоже замечательный мир. А уж если идеи и власть объединяются, то можно просто горы своротить!

— Еще бы! — сказала сестра Хопкинс. — Но только каким образом мы или подобные нам могут туда проникнуть?

Руфь наклонилась к сестре Хопкинс и прошептала ей что-то на ухо.

— На это нужны деньги, — сказала сестра Хопкинс.

— Умница, — похвалила Руфь.

Прощальная вечеринка в Лукас-Хилле удалась на славу. Тут было все: и смех, и слезы, и вино, по такому случаю щедро раздаваемое пациентам. Атмосфера всеобщего праздника, царившая в клинике, достигла такого накала, что бригаде ГЭТ пришлось немало попотеть, и заступившая на место сестры Хопкинс таитянка от усердия даже сломала одному больному ребро коленом. Впрочем, товарищи по спецбригаде ее за это не осудили. Пусть лучше их появления боятся и не хотят, чем ждут не дождутся: может, тогда и работы будет поменьше.