Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
И все же, несмотря на эти явные заслуги свои перед русской наукой и русским мореплаванием, Василий Михайлович с некоторым смущением ставил сейчас на своих книгах дарственную надпись.
Он делал это только для своего лучшего друга, для друга своего детства.
Когда Василий Михайлович надписывал уже последний том, за дверью послышались громкие голоса и шаги. Дверь кабинета распахнулась, и Петр Рикорд, сильно поседевший и похудевший, с лицом, обожженным южным солнцем, бросился ему на шею.
За его спиной, добродушно и спокойно улыбаясь, как бы ожидая
И при этой встрече, как тогда, при освобождении из японского плена в Хакодате, друзья держались за руки, засыпая один другого вопросами.
Василий Михайлович поднес дорогому гостю своя сочинения, причем надпись на последнем томе была так свежа, что размазалась от неосторожного прикосновения рукава.
После этого они снова поцеловались» Рикорд обратив внимание на сильную седину своего друга, сказал:
— Ого, старина! Но душой мы с тобою еще молоды, и мы еще поработаем на пользу нашего отечества. Не правда ли, лучший друг мой, Василий Михайлович?
Когда Василий Михайлович обнялся с Матюшкиным и поздравил его с боевыми успехами, тот добродушно заметил:
— А помните, Василий Михайлович, как вы, жалеючи, хотели списать меня со шлюпа в Англии? С тех пор меня ни разу в море не тошнило, клянусь богом. Вот как вы меня тогда на всю жизнь напугали и сразу сделали моряком!
За обеденный стол в этот день сели позже обыкновенного, поджидая Литке, который, узнав о приезде Рикорда с Матюшкиным, обещал тоже быть.
Этот ученик Василия Михайловича, веселый выдумщик, которого, казалось, в юности преследовал рок, особенно быстро пошел в гору. Помня его великие способности к учению, Головнин настойчиво хлопотал перед министром, чтобы послать Литке описывать берега Новой Земли. Четырехкратное путешествие на Новую Землю и сделанное им описание ее сразу доставили молодому географу и путешественнику большую известность.
После нескольких путешествий на Новую Землю он успел предпринять новое кругосветное плавание на шлюпе «Сенявин» в Берингово море, где за три года собрал столько научного географического материала, что часть его для обработки вынужден был передать нескольким ученым, а за свои труды был награжден полной Демидовской премией.
Сейчас Федор Петрович Литке жил в Петербурге, продолжая работать над собранными им в этом плавании материалами и изредка посещая Головнина, к которому на всю жизнь сохранил чувство уважения и привязанности.
Матюшкин с особенным нетерпением ждал появления Литке, с которым в течение двух лет делил свои первые морские неудачи. И еще с большим нетерпением и волнением ждала eго Евдокия Степановна, рассчитывавшая получить через него последние и более или менее достоверные сведения о холере, свирепствовавшей в столице.
Она сильно волновалась за мужа и детей, все время пытливо и беспокойно поглядывая на них.
Со вчерашнего дня она узнала через слуг, что холера в Петербурге быстро распространяется, что люди умирают сотнями, особенно
— Не может того быть! — воскликнула Евдокия Степановна. — Однако ты об этом детям не сказывай, чтобы не напугать их. Болезнь может приключиться от одного страха.
И хотя от этой причины еще никто в усадьбе не заболел, но подобных рассказов было много в ту пору.
Когда приехал Литке, Евдокия Степановна, едва дав ему поздороваться со старыми друзьями и перекинуться с ними несколькими словами, обратилась к нему с вопросом: что делается в Петербурге?
— Наша азиатская гостья хозяйничает в столице во-всю, — отвечал Литке. — Народ мрет тысячами, особенно по каналам, где пьют грязную воду. Но уже много жертв холера собрала и среди военных, среди духовных, служилых людей, среди богатых и даже среди знати.
И он назвал имена одного генерала, умершего от холеры, одной баронессы, двух князей и даже протопопа военной церкви.
— Друзья мои, не следует много говорить об этом, — перебил его Головнин, наблюдавший за побледневшим лицом жены. — Сказывают, что болеют в первую очередь те, кто боится заболеть. У меня в департаменте кораблестроения один столоначальник до того страшился холерного поветрия, что ходил с завязанным ртом, а позавчера умер в одночасье, с повязкой на устах. Давайте лучше выпьем калганной настойки, — есть такой корень калган, что привозят с Кавказа. Говорят, очень пользует при холере. Да и сядем за стол.
Последовав приглашению хозяина, гости выпили по серебряной стопке калганной настойки, вкусом не противной, а цветом напоминавшей крепкий чай. Затем попробовали копченых сигов, которых прежний Тишка, а ныне камердинер Тихон Спиридонович, доставал в столичных лавках, не глядя ни на какую холеру, ибо сам уважал эту закуску.
Когда закусили, выпили еще и отдали честь многочисленным закускам, стоявшим на особом круглом столике, и Тишка в белых перчатках, уже тоже седой, но державшийся по-прежнему прямо, как матрос первой статьи, стал разносить гостям тарелки, наполненные бульоном, Рикорд заметил, что рядом с ним стоят два никем не занятых прибора.
— Евдокия Степановна, — обратился он к хозяйке, — видно, вы еще кого-то ждали? Зачем же так торопились садиться за стол?
— Я никого не ждала, — ответила печально хозяйка.— То приборы для отсутствующих — моего брата Феопемпта и Фердинанда Петровича Врангеля, которых мы все, без сомнения, хотели бы видеть сегодня среди нас. Ардальон же в деревне.
На минуту воцарилось общее молчание, как дань уважения к отсутствующим, как выражение сожаления, что их нет здесь.
Все знали, что молодой лейтенант Лутковский был замешан в движении декабристов и послан служить в Астраханскую флотилию, что почиталось тогда морской Сибирью.