Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Однако, когда семь бочек в присутствии таможенных надсмотрщиков были с превеликим трудом опущены в трюм, явился консул еще с двумя таможенными чиновниками, которые заявили, что забыли перемерить ром, и просили поднять обратно бочки на палубу.
Тут Василий Михайлович, находившийся у себя в каюте, стукнул кулаком по столу и крикнул Рикорду:
— Петр, иди и скажи им, чтобы забирали свой ром и убирались к чорту! Я боюсь, что выброшу этих взяточников за борт вместе с их ромом.
И хотя Рикорд был также огорчен этой задержкой, но он рассуждал хладнокровнее и посоветовал
Когда Рикорд прибавил к сему совету по доброй сигаре на англичанина, те сказали с довольным видом:
—Олл-райт, сэр!
После двухмесячной стоянки «Диана» вновь подняла паруса к вышла в океан, держа путь к Бразилии.
Как ни воевал Василий Михайлович в Портсмуте с английскими таможенными чиновниками, как ни призывал на их головы нового Свифта, но когда «Диана» проходила мыс Лизард, южную оконечность Англии, являющуюся последним клочком европейской земли, он долго не покидал вахтенной скамьи.
Непонятная грусть тревожила его сердце.
Европа исчезла в тумане, в тревогах наполеоновских дней.
Сколько раз ни покидал он Европу, отправляясь в дальние моря, он никогда не оставлял ее берега с таким чувством волнения, как на сей раз.
Вся команда собралась на палубе и с таким же чувством, как и ее капитан, смотрела на постепенно удалявшиеся и таявшие в морской дымке очертания мыса Лизард.
Глава пятая
ЛИЦО ОКЕАНА
К ночи поднялся жестокий ветер при дожде. Закрепили все паруса, оставив лишь совсем зарифленный грот-марсель и фок.
Исчез всякий след европейского берега, и вместе с этим все мысли и чувства капитана оторвались от земли и надолго обратились к иной стихии, самой непокорной из всех стихий, но и самой любимой им — к океану.
Волнение на море было так велико, что на другом судне, не столь легком, спокойном и безопасном на волнах, каким оказалась «Диана», непременно пришлось бы лечь в дрейф, потому что для тяжело нагруженного корабля такого же тоннажа невозможно было итти фордевинд без огромной опасности.
И это радовало Головнина, который не без тревоги продолжал присматриваться к поведению своего шлюпа в крепкие ветры.
Ночью ветер отошел к северо-востоку, не уменьшаясь в резкости, и сделался сильно шквалистым» отчего волнение стало много опаснее для «Дианы». И около полуночи шлюп, выйдя слишком много к ветру, попался между двумя валами огромной высоты.
Наступили опасные часы. В кромешной тьме шлюп то поднимало на водяную гору, то низвергало в пучину. О размахе этих полетов трудно было судить по ощущениям, ибо сознание отказывалось отмечать столь быстро и столь резко меняющееся положение судна.
Головнин сменил стоявшего на вахте Мура, который команду подавал хотя и умело, но без предвидения каждого нового порыва ветра.
Головнин принял командование шлюпом на себя, ибо пришла минута опасности, и тотчас же, словно искусный дирижер, привел в согласие все звуки нестройно играющего оркестра.
Команда капитана была спокойна и в то же время смела, решительна» вдохновенна и неизменно предупреждала каждый порыв ветра, каждый новый румб его.
Матросы работали дружно, как одни, движения их были согласны и четки. Им легко и радостно было повиноваться воле такого командира, и они точно и быстро выполняли его команду.
«Диана» снова стала послушной и, убегая от опасных валов, снова пошла вперерез волн.
Рикорд руководил креплением ростров, сложенных между фок - и грот-мачтами, чтобы случайно попавшей на шлюп волной их не смыло и не унесло в море.
На палубе шла напряженная, кипучая работа людей, которым в кромешной тьме руки заменяли глаза. Скоро все стеньги, реи были так крепко принайтовлены, что никакая волна не могла их сорвать с места.
Но едва успели закрепить ростры, как чугунные ядра начали выскакивать из своих гнезд и кататься по деку. Одним из них сильно ушибло ногу гардемарину Якушкину, другое угодило прямо в спину сбитому волной Тишке, который с перепугу поднял было крик, но потом, изрядно обозлившись на море и ругая его изо всех сил, усердно начал работать на палубе, укрепляя каждый груз, точно кладь на возу.
Волной сорвало висевшую на боканцах лучшую пятивессльную шлюпку «Дианы» и унесло в море. За нею сорвало и шестивесельную, но команда во главе с офицерами навалилась на нее всей своей массой и тем спасла шлюпку.
А через день погода разгулялась и выглянуло солнце. Океан, как богатырь после битвы, дышал медленным дыханием всей своей грудью, то поднимаясь, то опускаясь от горизонта до горизонта. Он качался, точно подвешенный на незримых гигантских цепях.
Океан отдыхал. Отдыхала «Диана», теперь спокойно продолжавшая свой путь, слегка накренившись на левый борт. Отдыхали и люди.
На баке, у кадки с водой, сидела кучка матросов, раскуривая коротенькие трубочки-носогрейки. Беседовали о том, о сем. Вспоминали тревоги последней ночи. Тишка при общем смехе рассказывал о том, как ему попало шестифунтовым ядром промеж крыльев, и сам смеялся вместе с другими.
Старый матрос Михаила Шкаев, человек строгий, но справедливый, посмотрел на него улыбающимися глазами и, вынув трубочку изо рта, сказал:
— Погляжу я на тебя, Тихон... Мужик мужиком, никакая морская наука к тебе не пристает.
Матросы дружно засмеялись.
— А вы погодите, — остановил их Михаила Шкаев и добавил: — А все же моря ты, видно, не испугался, молодчина!
Тишка был весьма польщен похвалой старого моряка и сказал, куражась:
— А что нам море? Эка невидаль! Мы и его обратаем, ежели что, с Василием Михайловичем. Нам бояться нечего.
— Какую же силу имеет океан при волнении! — восторженно воскликнул Рудаков за обедом в кают-компании. — Если бы можно было собрать ее к единому месту, то сколь полезного можно было бы сотворить! Все бы в мире двигалось сей силон и еще бы осталось.