Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Он вспоминал испанский талион «Святой Михаил», шедший в Кальяо, который сорок пять дней боролся у мыса Горн с противными ветрами и, потеряв от цынги тридцать девять человек, вернулся в устье Ла-Платы в таком состоянии, что только офицеры да трое матросов могли нести корабельную службу.
Припомнился ему и английский капитан Бляй, который плавал с Куком, а потом прославился на всю Европу благодаря удивительному спасению своему, пройдя после кораблекрушения за сорок один день четыре тысячи миль на малом гребном судне. Это он на корабле «Бонти», специально для
Вспоминая все это, Головнин нередко советовался с Петром Рикордом:
— Что скажешь, Петр? Так ли мы делаем? Куда нам итти?
— Как ты решил, Василий Михайлович, туда и пойдем. Мы все верим тебе.
Рикорд, как и все офицеры и вся команда до последнего человека, твердо верили в чудесное искусство и всепобеждающее мужество своего капитана.
В течение нескольких дней плавание было спокойным. На «Диане» наступили мореходные будни. Уже никто не обращал внимания на встречных китов, на сонную черепаху, плывущую по волнам, на альбатросов, сидящих на воде. Все привыкли к этому, и каждый был занят своим делом.
Рудаков под руководством Мура, прекрасно знавшего немецкий язык и временами перестававшего дичиться и уединяться, читал по-немецки последнее описание путешествия Кука на Сандвичевы острова.
На баке шел урок грамоты. Сидя на бухте якорного каната, матрос Шкаев, подружившийся в конце концов с Тишкой, обучал его грамоте. Держа перед ним бумажку с нарисованными на ней каракулями, он заставлял его читать. Тихон тянул, водя пальцем по каракулям:
— Люди...
— Ну?
— Он... Живете...
— А далей?
— Како... Аз...
— А в конце что получается?
— Лошадь.
— Сам ты лошадь! Читай спервоначала.
Тишка повторял, и снова у него получалась лошадь.
— Фу ты, какой каменный! — возмущался учитель. — А скажи на милость, чем ты щи хлебаешь?
— Ложкой.
— А по-твоему выходит — лошадью. Голова ты китовая! И оба весело смеялись.
Ночью поднялся сильный ветер. Волны издавали такой яркий, фосфорический блеск, что гребешки их сверкали, как расплавленный металл, и пена, отбивавшаяся от носа шлюпа, при скором ходе его, бросала сильный отсвет на паруса.
— Завтра будем проходить устье Ла-Платы, — объявил Головнин. — Там водятся черепахи столь великие, что их меньше как вчетвером не поднять. Тихон, хочешь черепахового супа? — спросил он у Тишки при общем хохоте матросов.
На что Тихон смиренно отвечал:
— И-и, батюшка Василий Михайлович, ну их к богу. До сих пор вспомнить тошно.
Черепахи действительно оказались на своем месте. Но, кроме того, и вода здесь была гораздо светлее океанской и мутнее. На поверхности ее носилось много хвороста и морской капусты, сорванной морем с камней. И волнение здесь было сильней и беспорядочней.
Во всем этом сказывалось влияние реки Ла-Платы, хотя шлюп в этом месте проходил на расстоянии ста пятидесяти миль от ее устья.
Стали показываться огромные стаи морских птиц. Появился густой туман, впервые после Кронштадта.
По мере продвижения на юг начинало сильно холодать. Пришлось одеваться теплее.
Некоторые молодые матросы недоумевали:
— Что же это такое, братцы? Идем на полдень, а с каждым днем все холоднее. Может, уже к Камчатке подходим?
Однажды поутру заметили под ветром пять судов-китобоев, занятых охотой. Вся команда шлюпа высыпала на палубу. Головнин велел подойти вплотную к судам, полагая, что это английские китобои, через которых можно будет отправить донесение и почту в Петербург. Но суда оказались североамериканскими.
С «Дианы» можно было наблюдать, как они охотятся на китов. Это было зрелище весьма заманчивое, коему завидовали смелые сердцем русские моряки.
Шлюпки с китобоями бесстрашно бросались на китов, которые могли их опрокинуть одним движением плавника. Но китобои подходили вплотную к морским великанам и стреляли в них гарпунами из носовых пушек. Реки алой крови, как полосы развернутого кумача, ложились по поверхности воды. Раненые киты стремительно тащили за собой загарпунившие их шлюпки, стараясь уйти под воду. Один кит перевернулся кверху брюхом.
— Ой, да и горячо же работают! — говорили молодые матросы. — Руки сами просятся. Идем, ребята, в китобои!
Через день увидели недалеко впереди высокую землю, хотя, по вычислению штурмана Хлебникова, никакой земле быть в этом месте не надлежало. Однако со шлюпа ясно видны были горы, холмы, долины, очертания берегов.
Даже Головнин начал сомневаться. Стоя на вахтенной скамье, он долго глядел в подзорную трубу на странную землю.
— Не снесло ли нас к западу?
— Может быть, это Огненная Земля? — предположил Рикорд.
Тогда легли в дрейф и выпустили линь длиною в восемь-десять саженей, но дна не достали.
Василий Михайлович приказал снова поставить паруса я итти прямо к берегу. Но последний скоро начал меняться в очертаниях, рассеиваться и в конце концов расплылся в виде тумана.
— Это туманная банка, — сказал Головнин. — Не земля, а морской мираж ее, фата-моргана, какими Фантаз, бог сновидений и брат Морфея, бога сна, как полагали древние, обманывает затерявшихся в море людей, посылая им видения земли, которую они, несчастные, жаждут узреть.
В этот день «Диана» прошла параллель мыса Горн в долготе 63° 20'.
Глава восьмая
ГОЛОС КАПИТАНА
Где мы? — спросил Головнин штурмана Хлебникова утром 12 февраля.
Мы находимся на широте 58° 12', господин капитан, — ответил Хлебников.
Он был всегда исполнительный и точный в своих вычислениях штурман.
Головнин любил этого молодого офицера с открытым лицом, с ясным и прямодушным взглядом светлых глаз.