Жизнь и приключения артистов БДТ
Шрифт:
Швырнув трубку, Товстоногов влетел в кабинет директора Вакуленко и с темпераментом выдающегося трагика объявил: «Или я, или он!».
На этом вопиющем примере мы убедились, что не только по отношению к Юрьеву, Смоктуновскому или Стржельчику, но и к самому Товстоногову оказалась возможна грубейшая недооценка великого дарования и беспримерных заслуг. Что же, спрашивается, до всех остальных? Пытаясь сдержать личное горе и с выражением мужественной простоты на поблекшем лице, повторим трагическую цитату из «Гамлета»: «О, ужас, ужас, ужас!..».
А теперь обратим внимание на бедственное положение Володи Вакуленко, перед которым была поставлена
А Гога рвал и метал!.. На глазах растерянного Володи он ринулся звонить в горком. Потом в обком. Затем стал апеллировать к республиканскому Министерству культуры. После республиканского — к всесоюзному…
Все напрасно. Высокое начальство беспомощно разводило руками. Да, они понимают Георгия Александровича и от всей души ему сочувствуют, да, они глубоко возмущены беспрецедентным отказом в двух билетах на «Ревизора», но ревизовать трудовое законодательство не смеют, так как Левит действовал согласно некой инструкции и в интересах социалистического государства. В случае чего он как партиец-патриот мог обжаловать увольнение в обкомгоркомцека и раздуть дело, из которого вышло бы, что личные интересы Товстоногова ставились им в данном случае выше государственных. В длительном и упорном противостоянии уже опальный Левит дважды или трижды успел заявить, будто «БДТ— это не только Товстоногов!..».
Ну, знаете, господа, тут, и вправду, нужно было быть не просто безумцем, но и кем-то еще. Кем же?..
В прошлом Левит был боксером, если не ошибаюсь, второго полусреднего или первого полутяжелого веса и выходил на ринг, отстаивая спортивную честь Пермской области. И хотя во время наших гастролей на его родине Бориса с нами уже не было, болельщики и ученики Левита в память о нем, а не только из уважения к нам настежь открывали перед коллективом все торговые склады региона. Во всяком случае, меховыми зимними шапками из соболя, песца и ондатры отоварились, кажется, все…
Однако, оставляя в стороне спортивную и администрационную стороны его дарования, близкая театру и весьма авторитетная женщина убежденно утверждала, что Левит был «просто полковником КГБ». Известным стало также высказывание заведующего отделом торговли обкомгоркома Николая Букина, руководителя гастролей театра в Аргентине. Высокомерно и грубо обозвав Бориса Самойловича «главным бдилой БДТ» и проведя в Латинской Америке свой собственный надзорный анализ, Коля Букин доверительно сообщил Славе Стржельчику: «Не за теми следят!..». И этим выводом Слава, не откладывая, поделился с артистом Р.
На чем основывали свои суждения о Левите столь различные люди, автор не справлялся, но, как выяснилось впоследствии, скрытых полковников наплодили у нас вдоволь. Один народный депутат по земельному вопросу внезапно оказался новоиспеченным полковником ФСБ и принимал братские поцелуи соседей по партам в Государственной думе…
Наконец в республиканском министерстве культуры нашелся мудрый человек, а именно любимый во многих театрах России начальник планово-финансового управления Борис Юрьевич Сорочкин. Он и предложил достойный выход из тупиковой ситуации в виде создания
Вернемся, однако, в главный событийный ряд, в Осаку, к волнующему моменту, когда мы узнали, что Товстоногов удостоен звания Героя. Там же внезапно и, кажется, не в первый раз возник важный для историографии вопрос с оттенком правдоискательского занудства. Нет, в отличие от Левита, мы не подвергали сомнению социалистический характер героизма Мастера. Смущение возникло в связи с недостаточной отчетливостью факта, исполнилось ему к моменту награждения семьдесят лет или еще нет. Или 28 сентября 1983 года в городе Осака Г.А. Товстоногову стукнуло всего шестьдесят восемь лет от роду…
— Два года сюда, два года туда, — заметил Сеня Розенцвейг по поводу биографической туманности. — Мы же не отменим указ!..
— Ни за что! — сказал Басик и бросил в рот ломтик японского сыра. — Указ в нашу пользу…
— В конце концов, все это просто слухи! — резюмировал композитор Р., положив перед нами по маленькому пирожному от Иосико.
— Нет, Семен Ефимович, — строго заявил Миша Волков тоном советского разведчика и, входя в роль, повысил голос. — Это не просто слухи! Это — враждебные слухи!.. Это происки израильской военщины, которой нужно дать по рукам! — и разлил остатки сакэ.
— Мальчишки! — сказал Стриж. — Перестаньте хулиганить!.. Выпьем все-таки за вас. — Смысл умиротворяющей реплики Владика заключался в том, что, напитавшись вчерашним угощением японского зама, «деньрожденщики», т. е. Волков и Бас, постарались событие замять, но мелкие подначки заинтересованных лиц типа «с вас причитается» спровоцировали символические посиделки у Розенцвейга, который «на минуточку» зазвал нас к себе.
На всяких наших посиделках рано или поздно возникал разговор о дорогом лидере, а нынче и сам Бог велел. Мы отметили его бесспорное дарование и подлинные заслуги, не те, «датские», за которые прежде всего и давали «гертрудные» звания, а заслуги перед богиней Мельпоменой, счастливо равнодушной к сменам общественных формаций и очередным съездам КПСС…
Прогрессистам и шестидесятникам, нам не хотелось смешивать одно с другим, и мы были уверены, что на своей гастрольной кухне сумеем отделить мух конъюнктуры от котлет творчества. Может быть, мы заблуждались, но собравшиеся у Сени считали себя прогрессивным крылом коллектива. И Стриж, и Басик, и Розенцвейг, и Миша Волков, и даже артист Р. чувствовали себя перьями этого крыла и, по мере возможностей, старались развернуть мэтра в сторону творческой свободы. Вплоть до идеологической оппозиции. Однако все названные были разобщены личными проблемами и страдали от недооценок их дарований и заслуг. Тогда как другое крыло, сплоченное в партийную организацию, открыто тянуло Мастера в противоположную сторону, то есть к бесконечным доказательствам его и нашей преданности делу социализма.