Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)
Шрифт:
Был ли сундук на месте, когда они подъехали к старому придорожному столбу? Сундук! А сама миссис Льюпин? Разве она не выехала, как полагается хозяйке, во всем великолепии, на собственном шарабане? И разве не красовалась она на сиденье красного дерева, правя собственной лошадью по прозвищу Дракон (хотя ей больше подошло бы прозвище Шарик)? Разве дилижанс не проехал мимо шарабана так близко, что едва не задел колесо? И разве кондуктор, приняв от работника сундук, не огласил всю окрестность звуками рожка так, что эхо долетело даже до отдаленных владений Пекснифа, словно и дилижанс радовался избавлению Тома Пинча?
– Какая вы добрая, право!
– сказал Том, наклоняясь, чтобы пожать ей руку.
– Я не хотел доставлять вам столько
– Хлопот, мистер Пинч!
– воскликнула хозяйка "Дракона".
– Ну да, для вас это удовольствие, я знаю, - сказал Том, сердечно пожимая ей руку.
– Есть какие-нибудь новости?
Хозяйка покачала головой.
– Передайте, что вы меня видели, - сказал Том, - и что я очень бодр и весел и нисколько не упал духом, и что я прошу ее о том же, потому что все, конечно, уладится в конце концов. Прощайте!
– Вы напишете, когда устроитесь, мистер Пинч?
– спросила миссис Льюпин.
– Когда устроюсь?
– воскликнул Том, невольно поднимая брови.
– Да, конечно, напишу, когда устроюсь. Может быть, лучше будет написать до этого, потому что я, должно быть, устроюсь не так скоро, - денег у меня не много, и друг всего-навсего один. Я передам ваш поклон моему другу. Вы же всегда были очень хороши с мистером Уэстлоком. Прощайте!
– Прощайте!
– ответила миссис Льюпин, торопливо доставая корзину, откуда торчала длинногорлая бутылка.
– Возьмите это. Прощайте!
– Вы хотите, чтобы я отвез ее в Лондон?
– крикнул Том. Миссис Льюпин уже повернула шарабан.
– Нет, нет, - ответила миссис Льюпин.
– Это так, немножко закусить в дороге. Сиди смирно, Джек. Поезжайте, сэр. Все в порядке. Прощайте!
Она уже успела отъехать на четверть мили, прежде чем мистер Пинч собрался с мыслями, и только тогда он энергично замахал рукой; она отвечала ему тем же.
"И это в последним раз я вижу старый придорожный столб, - подумал Том, напрягая глаза, - где я стоял так часто, глядя, как проезжает мимо этот самый дилижанс, и где я расстался со столькими друзьями! Когда-то я сравнивал этот дилижанс со сказочным чудовищем, которое является время от времени и уносит моих друзей в далекий мир. А теперь оно уносит меня самого на поиски счастья бог знает куда!"
Том загрустил, вспомнив, как ходил, бывало, по тропинке к столбу и обратно к дому мистера Пекснифа; а загрустив, посмотрел на корзинку у себя на коленях, о которой позабыл на время.
"Она самая добрая и самая внимательная женщина на свете, - подумал Том.
– Она нарочно не велела своему работнику оборачиваться, чтобы я не мог бросить ему шиллинг! Я все время держал монету наготове. Но он так ни разу и не взглянул на меня, а ведь обыкновенно только и делает, что глазеет и ухмыляется. Честное слово, меня прямо трогает такая доброта!"
Тут он встретился глазами с кучером. Тот подмигнул.
– Замечательно видная женщина для своих лет, - сказал он.
– Совершенно с вами согласен, - ответил Том.
– В самом деле, видная женщина.
– Я хочу сказать, красивей многих молоденьких, - заметил кучер.
– А?
– Да, красивей, - согласился Том.
– Я сам не охотник до очень молоденьких, - заметил кучер.
Думая, что это дело вкуса, Том не нашел нужным вдаваться в дальнейшее обсуждение.
– Редко, знаете ли, бывает, чтобы женщины разбирались как следует в еде, когда они еще очень молоды, - сказал кучер.
– Женщина должна дожить до зрелых лет, тогда только сообразит приехать вот с такой корзинкой.
– Может быть, вам хочется узнать, что в ней лежит?
– - с улыбкой спросил Том.
Кучер только засмеялся, и так как Тому самому было любопытно, он распаковал корзину и выложил всю провизию, одно за другим, на подножку: холодную жареную курицу, сверток с ветчиной, нарезанной ломтями, румяную ковригу, кусок сыра, пакет с печеньем, полдюжины яблок, ножик, масло, немножко соли и бутылку старого хереса. Кроме того, там было письмо, которое Том сунул в карман.
Кучер так настойчиво расхваливал хозяйственность миссис Льюпин и так горячо поздравлял Тома с удачей, что Том счел необходимым, ради доброго имени миссис Льюпин, объяснить, что корзина эта чисто платоническая и подарена ему просто в знак дружбы. Сообщив это с совершенной серьезностью, ибо считал своим долгом вывести из заблуждения разбойника кучера, Том дал понять, что будет рад поделиться с ним дарами и предложил ему взяться за корзину, по-товарищески, в любое время ночи, какое он сочтет более удобным по своему кучерскому опыту и знанию дороги. После этого между ними завязался самый приятный разговор, и хотя Том несравненно больше смыслил в единорогах, чем в лошадях, кучер все же сообщил своему приятелю кондуктору на следующей же станции, что "этот, на козлах смотрит чудаком, а в рассуждении разговора хоть куда! Так что лучше и не требуется".
Эй, пошел!
– в надвигающемся сумраке, не обращая внимания на длинные тени деревьев, но одинаково летя во весь опор как при свете, так и во мраке, словно лондонских огней, в пятидесяти милях впереди, за глаза и даже с избытком довольно для путешествия. Эй, пошел!
– мимо деревенского выгона, где еще медлят игроки в крикет и где каждая маленькая вмятина в свежей траве, оставленная битой, мячом или ногой игрока, источает благоухание в ночном воздухе. И дальше - на четверке свежих лошадей от "Лысого Оленя", где гуляки, любуясь конями, толпятся в дверях, а старая четверка, волоча постромки, вскачь пускается к пруду, пока никто не спохватился, а тогда добровольцы мальчишки бегут вдогонку, под громкие крики десятка глоток. Дальше - по старому каменному мосту, стуча копытами и выбивая огненные искры, и опять по тенистой дороге, в открытые ворота, и дальше, дальше по пустынному нагорью. Эй, пошел!
Эй, там сзади! Перестань дудеть в рожок хоть на минуту! Перебирайся наперед по крыше дилижанса, кондуктор, и угощайся из корзины. Не то чтобы мы стали придерживать из-за этого коней, напротив - мы пустим их во весь опор в честь этой пирушки. Ах, давно уже аромат такого старого вина не смешивался с мягким дыханием ночи, и отличное это винцо для того, чтобы промочить горло трубачу. Попробуйте только. Не бойся приложиться к бутылке, Билл, еще глоточек! Теперь вздохни поглубже, Билл, и берись за рожок. Вот это музыка! Вот это звук! "Через горы, далеко", в самом деле. Эй, пошел! Проказница кобылка нынче так и играет. Эй, пошел! Пошел! Взгляните на ясный месяц! Мы не успели моргнуть глазом, как он уже поднялся высоко, - и земля, подобно воде, отражает все, что ни есть у ней на груди. Изгороди, деревья, низенькие домики, колокольни, гнилые пни и свежая молодая поросль - все вдруг гордо подняло голову и намерено до утра любоваться на свою прекрасную тень. Вон там трепещут тополя, для того чтобы их дрожащие листья могли видеть себя на земле. Не таков дуб: ему не к лицу трепетать, и он смотрит на свой крепкий и коренастый образ, не шевеля ни единой веткой. Поросшая мхом калитка, едва держась на скрипучих петлях, вертится взад и вперед, вся покосившись от старости, словно капризная старая вдова перед зеркалом; а наша собственная тень бежит через канавы и кусты, по вспаханным полям и ровной земле, по крутым косогорам и отвесным стенам, словно призрачный охотник.
А облака! А туман над долиной! Не плотный, скучный туман, который прячет ее, но легкий, воздушный как вуаль, который, на наш взгляд скромных созерцателей, придает новую прелесть всему, что прикрывает как настоящая вуаль, кто бы против этого ни возражал, - и так всегда было и будет. Эй, пошел! Теперь мы плывем, как сама луна. То прячемся на минуту в роще, то в облаке тумана; то появляемся опять на широкой светлой дороге, то скрываемся, - но всегда мчимся вперед, и наш бег на земле повторяет бег луны в небе. Эй, пошел! У нас состязание с луной!