Жизнь и приключения вдовы вампира
Шрифт:
В доме полный порядок. Пахнет пирогами. Тишь да гладь, Божья благодать. И только одно тревожило Акима Есеича: надо было отправить младенца в приют. И так задержался в его доме. Считай спас от смерти в первые дни его жизни.
– Дуняша! Давай-ка собирай мальца, да вези в приют. Не те у меня годы, чтобы брать чужого мальца на воспитание, - сам не зная почему, оправдывался Аким Евсеич. И, чтобы не видеть, как ребёнка увозят, надолго скрылся в кабинете.
"Вот тебе и возьми, с чего бы так прикипел к чужому мальцу, что сердце свербит, и душа мается?" - думал, перебирая бумаги, Аким Евсеич, а в мыслях всё к тому младенцу
До полночи не мог уснуть. С чего-то вздумалось глянуть: детскую люльку увезли в приют, или нет? Теперь-то в доме она к чему? И он пошёл в комнату.
Ставни в комнате не закрыли, и луна освещала небольшое уютное пространство. Пахло молочком и ещё чем-то неуловимо сладостным, щемящим сердце. Пустая люлька чуть покачивалась, так, будто заботливая рука няни баюкала дитя.
– Завтра велю произвести всё в прежний вид.
– И направился назад.
Более недели жил, Аким Евсеич ежедневно вспоминая, отданного в приют мальчишку. А в этот вечер в дом заехал врач, чтобы осмотреть младенца. Вид он имел томный и говорил немного рассеяно. При этом постоянно потирал пальцами лоб, будто закрываясь то ли от страшного видения, то ли от чужих взглядов. Узнав, что младенца отвезли в приют, растеряно и сокрушенно покачал головой:
– Жаль, жаль. За месяц он заметно окреп. И... и думается мне, что кровей он, действительно благородных.
– При этом врач имел такой вид, будто хотел что-то добавить, но не решался.
– Вы будто что-то ещё хотели сказать?
– Аким Евсеич пригласил его сесть в кресло.
– Да, последние двое суток очень меня утомили. Марья Алексеевна родила... мёртвого младенца, - говоря это, доктор имел до крайности смущённый вид.
– Что-о-о?
– ужаснулся Аким Евсеич.
– Роды начались преждевременно и были очень тяжёлы, - не громко и не очень разборчиво произнёс доктор.
Но сам вид доктора и несвойственная ему манера говорить, заставляли думать, что всё сказанное сплошное лукавство. С одной стороны, уезжая, Аким Евсеич видел Марью Алексеевну на сносях. Это значило, что подкинутый ребёнок не его, поскольку к тому времени ещё не родился. С другой стороны, если принимать в расчёт, что Марья Алексеевна носит его ребёнка, то ему давно пора родиться. Акиму Евсеичу одновременно стало холодно и жарко. Что же тогда получалось? Нет, ничего не получалось! Никакие сроки и даты не складывались в его голове.
– Аким Евсеич еле удерживал на своём лице маску спокойствия. Наконец, сглотнув тугой ком, не своим голосом спросил:
– Отпевание младенца когда?
– У Марьи Алексевны началась родовая горячка, и чтобы не травмировать её ещё сильнее, я распорядился похоронить младенца. Всё необходимоё батюшка уже совершил.
– Где... похоронили?
– В саду за домом.
– Врач в упор посмотрел на Акима Евсеича.
– Вы так близко принимаете к сердцу горе Марьи Алексеевны. Человеческое сочувствие - это очень похвально!
И уже собираясь выходить, опять повернулся к Акиму Евсеичу:
– А мальца, что вы отдали в приют, я бы на вашем месте оставил.
– Так его родители распорядились. Я сделал для него что мог. Он находился в моём доме более месяца.
– Да, да. Его родители распорядились, конечно, конечно. Кто ж ещё?
– Доктор какое-то время стоял в нерешительности, потом повернулся к Акиму Евсеичу:
– Поскольку мои визиты к младенцу вами оплачены заранее, навещу кА я его в приюте!
– и вышел вон.
К вечеру Акиму Евсеичу стало окончательно не по себе. Решил было откровенно переговорить с Марьей Алексеевной, но доктор сказал, что у неё родовая горячка. Эта болезнь унесла жизнь матери Натали. И Аким Евсеич знал, что в таком состоянии говорить никак нельзя. Но сидеть в бездействии тоже невтерпёж. И он решился! Ближе к вечеру, закутавшись в старый просторный чёрный плащ, стараясь оставаться незамеченным, вышел из дома. Как тать крался тёмными закоулками, прижимался к заборам! Возле ворот Марьи Алексеевны остановился, благо к этому времени темень окончательно спустилась на улицы. Оглянувшись, торопливо отомкнул своим ключом калитку, и шмыгнул в сад, где, по словам доктора, похоронили младенца.
Луна ещё не взошла и в саду стояла сплошная темень. Лишь слабый свет из окон спальни Марьи Алексеевны бросал желтоватые пятна на голые ветви и чёрную сырую землю. Аким Евсеич зажёг фонарь и осмотрелся. Где-то здесь должна быть могилка. Значит, земля будет рыхлая, да крест и бугорок должны быть. Он нашёл то, что искал под раскидистыми ветвями старой груши. Поставил фонарь и стал рыть ещё не слежавшуюся землю руками и небольшой лопаткой, которую прихватил у себя дома на кухне. Оказалось не так это и трудно. Комья земли просто выгребал чуть в сторону. Вот показался небольшой деревянный ящик. Не помня себя, Аким Евсеич вынул его из ямы. За спиной хрустнула ветка. Аким Евсеич оглянулся, но сидя на корточках, в темноте мог различить только неясный чёрный силуэт.
– Не пугайтесь, Аким Евсеич. Это я, Акинфий. Пойдёмте со мной к нам во флигель. Не к чему вам тут находиться. Увидит, не дай Бог, кто.
Аким Евсеич сел на землю.
– Нет, мне надобно знать...
– еле выговорил пересохшим горлом.
– Я должен видеть...
– Да нечего там видеть.
– Акинфий потянул его за пальто, но Аким Евсеич так ухватился за гробик, будто нашёл сокровища.
– Говорю же вам, пустое дело.
– Доктор мне рассказал...
– Пойдёмте во флигель, - настаивал Акинфий.
– Наталья вам обскажет всё в подлинности. А я тут порядок произведу. А то вона что... нарыли.
Но Аким Евсеич только мотал головой в темноте.
– Тогда ждите туточки, я сей момент выдергу принесу, чтоб крышку открыть.
Акима Евсеича била нервная дрожь. И казалось, Акинфий бесконечно долго ходил за этой выдергой.
В ночной тишине жутко проскрежетали выдираемые гвозди. Аким Евсеич затаил дыхание, и сам не замечая как, начал читать молитву "Отче наш". Акинфий откинул крышку и, в неверном свете взошедшей луны, стали видны контуры ребёнка, укрытого тонкой белой простынкой.
– Вот...
– глухо проговорил Акинфий.
В это мгновение у Акима Евсеича мелькнула мысль: "Значит действительно, всё правда, Марья Алексеевна родила мёртвого ребёнка, и в приют я отдал чужого. Но призрак говорил, что мой сын умрёт у меня на руках", - и чуть коснулся простынки. Тут со вздохом наклонился Акинфий, и ничуть не церемонясь, схватил огромной пятернёй эту простынку вместе с тем, что было под ней.
– Не смей!
– задохнулся от горя и сердечной боли Аким Евсеич.
– Да вот же гляньте, - Акинфий откинул простынку. Аким Евсеич зажмурился.
– Я же говорил...