Жизнь Иисуса
Шрифт:
Только возможно, что они любили больше его самого, чем его дело; без сомнения, не столько он любил, сколько его любили. И как это часто бывает у слишком возвышенных натур, нежность сердца у него обратилась в бесконечную кротость, в неопределенную мечтательность, всеобщую обаятельность. Его дружеские и свободные, но вполне нравственные отношения с женщинами сомнительного поведения точно так же объясняются страстной преданностью его славе Отца, внушавшей своего рода влечение ко всем прекрасным созданиям, которые могли бы послужить для этой славы (Лк.7:37 и сл.; Ин.4:7 и сл.; 8:3 и сл.).
Каков был ход развития мысли Иисуса в этот темный период его жизни? С какими умозрениями он выступил впервые на путь пророка? Это неизвестно, так как история его дошла до нас в виде отрывочных повествований без точной хронологии. Но ход развития живых существ всюду один и тот же, и, без сомнения, рост столь сильной натуры, какой был Иисус, строго следовал законам эволюции. Высокое познание Божества, которым он был обязан никак не иудаизму и которое, по-видимому, было сущностью его великой души, было до некоторой степени главной основой его существа. В этой области более всего приходится отрешаться от свойственных нам идей и от тех анализов, над которыми мелкие умы истощают свои силы. Для того, чтобы ясно понять особый оттенок благочестия Иисуса, нужно отрешиться от всего, что стоит между Евангелием и нами. Деизм и пантеизм сделались двумя полюсами богословия. Жалкие умозрения схоластики, сухость мысли Декарта, глубокая нерелигиозность XVIII века, умалив Бога, ограничив его до известной степени, исключив из понятия о Боге все, что не есть Бог, заглушили в современном рационализме всякое плодотворное чувство Божества. В самом деле, если Бог есть определенное существо вне нас, то человек, воображающий, будто он состоит в особых сношениях с Богом, не более как «духовидец», а так как физика и физиология удостоверяют, что всякое сверхъестественное видение есть иллюзия, то мало-мальски последовательный
С другой стороны, понятно, что исходя из такого душевного настроения, Иисус не мог сделаться умозрительным философом вроде Сакья-Муни. Евангелие стоит далеко от схоластического богословия [212] . Умозрения греческих учителей о божественной сущности проистекают из совсем другого духа. Все богословие Иисуса в том, что Бог познается непосредственным Отцом. И это было у него не теоретическим принципом, не учением, более или менее доказанным, которое он старался внушить другим. Он не приводил своим ученикам никаких доводов рассудка (Мф.9:9 и подобное), не требовал от них никакого умственного напряжения. Он проповедовал не свои убеждения, а себя самого. Нередко особенно великие и особенно бескорыстные натуры, при особенной возвышенности духа, носят именно такой характер вечного прислушивания к самим себе и крайней степени чувствительности, в общем свойственной женщинам [213] . У них уверенность в том, что Бог живет в них и вечно занят ими, до такой степени сильна, что они нисколько не опасаются импонировать другим; наша сдержанность, уважение к чужому мнению, отчасти составляющая наше бессилие, им совершенно несвойственны. Эта экзальтированная индивидуальность не есть эгоизм, ибо подобные люди, одержимые своей идеей, с полной готовностью отдают свою жизнь, чтобы ею запечатлеть свое дело: это доведенное до крайности отождествление своего «я» с тем делом, которому оно себя отдает. Те, которые видят в новом учении только личную фантазию основателя, гордятся таким отношением его к своему делу; для других, которые видят только результаты, в этом заключается перст Божий. Здесь безумие соприкасается с вдохновленностью, но только безумный никогда не пользуется успехом. До сих пор умственное помешательство еще никогда не влияло сколько-нибудь серьезно на ход человечества.
212
Поучения, приписываемые Иисусу четвертым Евангелием, заключают в себе зачатки богословия. Но эти поучения абсолютно противоречат тем, которые находятся в синоптических Евангелиях, без всякого сомнения, представляющих собою первоначальные «Logia», и потому их следует относить к документам истории апостолов, а не к элементам жизни Иисуса.
213
См., напр., Ин.21:15 и сл., принимая во внимание, что эта черта, по-видимому, преувеличена четвертым Евангелием.
Без сомнения, Иисус не сразу дошел до такой высшей степени самопознания. Но возможно, что с первых своих шагов он уже определял свои отношения к Богу как сына к отцу. В этом заключается главная его оригинальность и в этом нет ни малейшего признака его расы [214] .
Ни иудей, ни мусульманин не понимали этой восхитительной теологии, основанной на любви. Бог Иисуса не тот грозный владыка, который нас убивает, когда ему вздумается, проклинает, когда ему вздумается, спасает, когда ему вздумается. Бог Иисуса наш Отец. Мы чувствуем его, прислушиваясь к легкому дуновению, которое в нас взывает: «Авва, Отче!» (Гал.4:6). Бог Иисуса не пристрастный деспот, избравший Израиль своим народом и покровительствующий ему против всех и вопреки всем. Это Бог человечества. Иисус не может сделаться ни патриотом, как Маккавеи, ни теократом, как Иуда Гавлонит. Смело возвысившись над предрассудками своей нации, он основывает всеобщее братство по Богу. Гавлонит проповедовал, что лучше умереть, нежели называть «господином» кого-либо, кроме Бога; Иисус предоставляет называться «господином» кому угодно, а для Бога сохраняет более нежное название. Отдавая земным властям, представителям силы в его глазах, дань почтения, полную иронии; он создает высшее утешение, прибежище к Отцу, который у каждого есть на небесах, истинное Царство Божие, которое каждый носит в своем сердце.
214
В этом отношении, как и во многих других пунктах, прекрасная душа Филона сходится с душой Иисуса. De confus. ling., §14; De migr. Abr., §1; De somniis, II, § 41; De agric. Noe, §12; De mutatione nominum, §4.
«Царство Божие» или «Царство Небесное» [215] были любимыми выражениями Иисуса для определения того переворота, который он вносил в мир [216] . Как и все почти мессианские термины, эти слова взяты из книги Даниила. По словам автора этой необыкновенной книги, за четырьмя светскими царствами, которым суждено погибнуть, последует пятое, царство «святых», которое будет вечным [217] . Естественно, что это Царство Божие на земле служило темой для самых различных толкований. Для многих это было царство Мессии или нового Давида [218] ; для иудейской теологии «Царство Божие» чаще всего ни что иное, как самый иудаизм, истинная религия, монотеистический культ, благочестие [219] . В последнее время своей жизни Иисус, по-видимому, думал, что царство это должно осуществиться материально, путем внезапного обновления мира. Однако, без сомнения, не в этом заключалась его первоначальная идея (Мф.5:10; 6:10,33; 11:11; 12:28; 18:4; 19:12; Мк.10:14,15; 12:34; Лк.12:31).
215
Слово «небо» на языке раввинов того времени есть синоним слова «Бог», которое избегали произносить. См. Бюксторф, Lex. chaldalm. talm. rabb. при слове , и Дан.4:22-23. Ср. Мф.21:25; Мк.11:30-31; Лк.15:18,21; 20:4-5.
216
Это выражение повторяется на каждой странице синоптических Евангелий, в Деяниях апостолов, в посланиях св. Павла. Если оно всего лишь один раз встречается в четвертом Евангелии (Ин.3:3,5), то это потому, что поучения, передаваемые этим Евангелием, далеко не представляют собой истинных слов Иисуса.
217
Дан.2:44; 7:13,14,22,27; Апокалипсис Варуха у Цериани, Monum. sacra el profana, Т. I, серия II, стр. 82.
218
Мк.11:10; Таргум Ионафана: Ис.40:9; 53:10; Мих.4:7.
219
Мишна, Беракот, II, 1,3; Иерус. Талмуд, Беракот, II, 2; Киддушин I, 2; Вавил. Талмуд, Беракот, 15а; Мегилла, 42b; Сифра, 170b. То же выражение часто повторяется в Мидрашим.
Чудная мораль, которую он извлекает из познания Бога Отца, не свойственна тем энтузиастам, которые верят в близкую кончину мира и подготовляют себя к химерической катастрофе путем аскетической жизни: это мораль мира, который живет и хочет жить. «Царство Божие среди вас есть», – говорил он тем, кто пытался тщательно установить признаки его будущего пришествия [220] . Реалистическое понимание будущего пришествия было лишь облаком, мимолетным заблуждением, которое смерть заставила забыть. Иисус – основатель истинного Царства Божия, царства кротких и смиренных, вот каким был Иисус первых дней его жизни [221] , дней ничем не омраченной непорочности, когда голос его Отца звучал в его груди с наибольшей чистотой тембра. Тогда в течение нескольких месяцев, может
220
Лк.17:20-21. Перевод «внутри вас есть» менее точен, хотя, в сущности, и не уклоняется от мысли Иисуса, приведенной в этом месте.
221
Действительно, великая апокалипсическая теория Сына Человеческого у синоптиков приводится лишь в главах, предшествующих повествованию о Страстях. Первые проповеди, особенно у Матфея, чисто нравственного характера.
222
Предание о безобразии Иисуса (Иустин, Dial. cum Tryph., 85, 88, 100; Климент Алекс., Paedag., III, 1; Strom., VI, 17; Ориген, Contra Celsum, VI, 75; Тертуллиан, De carne Chrisli, 9; Adv. Iudaeos, 14) произошло из желания видеть в нем осуществление одной из тех черт, которые считались мессианскими (Ис.53:2). В первые века не существовало никакого традиционного портрета Иисуса. св. Августин, De trinitate, VIII, 4, 5. Ср. Ириней, Adv. haer., I, 15, 6.
И рай, действительно, снизошел бы на землю, если бы идеи молодого учителя так далеко не зашли за тот уровень средней добродетели, выше которого человеческому роду до сих пор никогда не удавалось возвышаться. Братство людей, сынов Божиих, и все моральные последствия, которые отсюда проистекают, были выведены с необыкновенно тонким чутьем. Подобно всем раввинам своего времени, Иисус был очень мало склонен к последовательным рассуждениям, излагал свое учение в кратких афоризмах, в выразительной форме, иногда загадочных и странных [223] . Некоторые из этих правил взяты из книг Ветхого Завета. Другие принадлежали более современным ученым, например, Антигону из Соко, Иисусу, сыну Сирахову, Гиллелю и дошли до Иисуса не путем ученых исследований, а благодаря тому, что они часто повторялись в виде пословиц. Синагога была богата правилами, очень удачно формулированными и составлявшими нечто вроде ходячей литературы в пословицах [224] . Иисус принял почти целиком это изустное учение, но вдохнул в него высшую идею [225] . Обыкновенно он заходил еще дальше в обязанностях, намеченных Законом и древними; он стремился к совершенству. В этом первоначальном учении его были зародыши всех добродетелей: смирения, всепрощения, милосердия, самоотречения, строгости по отношению к самому себе, – добродетелей, которые были с полным правом названы христианскими, если под этим разуметь, что Христос действительно их проповедовал. В отношении справедливости он ограничивался повторением общераспространенного изречения: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» [226] . Но эта старая, все еще довольно эгоистичная истина, его не удовлетворяла. Он доходил до крайности:
223
В «Logia» св. Матфея многие из подобных афоризмов соединены вместе, чтобы составить длинное поучение. Но отрывочность чувствуется здесь в искусственности изложения.
224
Изречения иудейских учителей того времени собраны в небольшой книжке, озаглавленной Пиркэ Абот.
225
Сопоставления будут сделаны ниже, по мере того, как они представятся. Иногда высказывалось предположение, что поскольку редакция Талмуда относится к более позднему времени, нежели Евангелия, то иудейские компиляторы могли делать заимствования из христианской морали. Но это недопустимо; правила Талмуда, отвечающие евангельским сентенциям, снабжены весьма точными датами в виде имен тех учителей, которым эти правила приписывались, а это исключает всякую возможность заимствования.
226
Мф.7:12; Лк.6:31. Это изречение есть и у Товита, 4:16. Гиллель обыкновенно им пользовался (Вавил. Талмуд, Шаббат, 31а) и заявлял, подобно Иисусу, что в нем заключается в сокращенном виде весь Закон.
«Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Мф.5:39 и сл.; Лк.6:29; ср. Плач Иер.3:30).
«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» (Мф.5:29-30; 18:9; мк.9:46).
«Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» [227] .
«Не судите, да не судимы будете [228] .
227
Мф.5:44; Лк.6:27. Ср. Вавил. Талмуд, Шаббат, 56b, Йома, 23а.
228
Мф.7:1; Лк.6:37. Ср. Вавил. Талмуд, Кетубот, 105b.
«Прощайте и прощены будете» (Ок.6:37; ср.Лев.19:18; Прит.20:22; Сир.28:1 и сл.).
«Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» [229] .
«Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян.20:35).
«Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» [230] .
По поводу милостыни, благочестия, добрых дел, кротости, миролюбия, полного сердечного бескорыстия ему почти нечего было прибавить к учению синагоги [231] . Но он умел давать своей проповеди такой умилительный характер, что давно известные афоризмы казались чем-то новым. Мораль слагается не из принципов, более или менее удачно выраженных. Поэзия поучения, внушающая к нему любовь, имеет гораздо больше значения, чем самое поучение, взятое как отвлеченная истина. И нельзя отрицать, что эти принципы, заимствованные Иисусом у его предтечей, производят в Евангелии совсем другое впечатление, нежели в древнем Законе, в Пиркэ Абот или в Талмуде. Мир был завоеван и преобразован не древним Законом и не Талмудом. Евангельская мораль, как ни мало в ней оригинального, в том смысле, что ее можно было бы всю целиком составить из более древних нравственных начал, тем не менее остается высшим продуктом творчества человеческого духа, лучшим из кодексов совершенной жизни, какие когда-либо были составлены моралистами.
229
Лк.6:36; ср. Вавилон. Талмуд, Сифра, 51b.
230
Мф.23:12; Лк.14:11; 18:14. Сентенции, которые приводит св. Иеремия из «Евангелия от евреев» (коммент. в посл. к Ефес., V, 4; в книге Иезекииля, XVIII; Dial. adv. Pelag. III, 2), проникнуты тем же духом. Ср. Вавил. Талмуд, Ерубин, 13b.
231
Второзак., гл. 24–26 и пр.; Ис.58:7; Прит.19:17; Пиркэ Абот, I; Иерус. Талмуд, Пэах, I, 1; Вавил. Талмуд, Шаббат, 63а; Вавил. Талмуд, Баба кама, 93а.
Иисус никогда не проповедовал против Моисеева закона, но чувствуется, что он понимал его недостаточность и давал это понять. Он постоянно повторял, что нужно делать больше того, чему учили древние ученые (мф.5:20 исл.). Он запрещал всякое жесткое слово (Мф.5:22), запрещал развод [232] и всякие клятвы (Мф.5:33 и сл.), порицал месть (Мф.5:38 и сл.), осуждал ростовщичество [233] , вожделение считал столь же преступным, как и прелюбодеяние [234] . Он требовал прощения обид (Мф.5:23 исл.). И мотивы, на которых он основывал эти правила, были всегда одни и те же: «… да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми… Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» [235] .
232
Мф.5:31 и сл. Ср. Вавил. Талмуд, Санхедрин, 22a.
233
Мф.5:42. Закон также запрещал ростовщичество (Втор.15:7-8), но не так категорически, а обычай разрешал его (Лк.7:41 и сл.).
234
Мф.27:28. Ср. Талмуд, Массекет Кала (изд. Фюрта, 1793) 34b.
235
Мф.5:45 и сл. Ср. Лев.11:44; 19:2; Еф.5:1 и выражение у Платона.