Жизнь Иисуса
Шрифт:
По-видимому, Иисус чуждался этих богословских тонкостей, которые вскоре должны были наполнить мир бесплодными препирательствами. Метафизическая теория Слова в том виде, как она встречается в сочинениях ее современника, Филона, в халдейских таргум и даже в книге «Премудрости» [493] , нисколько не проглядывает ни в Logia Матфея, ни вообще в синоптических Евангелиях, столь точно передающих подлинные слова Иисуса. Действительно, учение о Слове не имело ничего общего с мессианством. «Слово» Филона и Таргума отнюдь не то же, что Мессия. Лишь позднее начали отождествлять Слово с Иисусом и, исходя из этого принципа, создавать целое новое богословие, весьма отличное от учения о Царстве Божием [494] . По существу, Слову принадлежит роль создателя и провидения, Иисус же никогда не заявлял притязаний ни на то, что он создал мир, ни на то, что он им управляет. Роль его будет в том, чтобы судить мир, обновить его. Он претендовал лишь на председательство в суде при конце мира, и все первые христиане приписывали ему именно это значение (Деян.10:42; Рим.2:16; 2 Кор.5:10). До наступления великого дня он сидит одесную Отца в качестве его метатрона, первого министра и будущего мстителя [495] . Сверхчеловеческий Христос византийских хоров, сидящий в качестве судии среди апостолов, которые аналогичны с ним и выше ангелов, призванных только ассистировать и служить им, вот вполне точное образное представление понятия о «Сыне Человеческом», первые следы которого так резко намечаются еще в книге Даниила.
493
Премудрость Соломона, 9:1-2; 16:12. Ср. Прем.7:12; 8:5 и сл.; 9 и вообще 9–11. Эти прозопопеи олицетворенной Премудрости встречаются даже и в более древних книгах. Прит.8, 13; Иов.28.
494
Отк.19:13;
495
Мф.26:64; Мк.16:19; Лк.22:69; Деян.7:55; Рим.8:34; Ефес.1:20; Кол.3:1; Евр.1:3,13; 8:1; 10:12; 12:2; 1 Петр.3:22. См. цитир. выше тексты о роли еврейского метатрона.
Во, всяком случае, тому миру вовсе не была свойственна строгая точность обдуманной схоластики. Вся совокупность изложенных нами идей в уме учеников складывалась в столь неопределенную богословскую систему, что Сын Божий, этот двойник божества, в их представлении действует совершенно как человек. Он подвергается искушению, он не ведает многих вещей, он исправляется, меняет свои взгляды (Мф.10:5; ср. Мф.28:19; Мк.7:24,27,29); он бывает угнетен, теряет мужество; он просит Отца избавить его от испытаний; он покоряется Богу, как сын покоряется отцу (Мф.26:39 и сл.; Мк.14:32 и сл.; Лк.22:42 и сл.; Ин.12:27). Ему предстоит судить мир, а дня суда он не знает (Мк.13:32; ср. Мф.24:36). Он принимает меры, чтобы обеспечить свою безопасность (Мф.12:14,16; 14:13; Мк.3:6-7; 9:29-30; Ин.7:1 и сл.). Вскоре после его рождения приходится скрыть его, чтобы спасти от могущественных людей, желавших убить его (Мф.2:20). При заклинаниях дьявол издевается над ним и не сразу отходит (Мф.17:20; Мк.9:25). В его чудесах чувствуется тяжкое усилие, утомление, как будто «нечто выходит из него» (Лк.8:45-46; Ин.11:33,38). Все это просто деяния человека, посланного Богом, человека, которому Бог покровительствует и благоприятствует (Деян.2:22). Тут нечего требовать ни логики, ни последовательности. Разноречивость показаний обусловливается потребностью Иисуса внушить в себя веру и энтузиазмом его учеников. Для мессианцев школы тысячелетников, для закоренелых читателей книг Даниила и Еноха он был Сыном Человеческим; для иудеев общей веры, для читателей Исайи и Михея он был Сыном Давида; для своих последователей он был Сыном Божиим или просто Сыном. Другие принимали его за воскресшего Иоанна Крестителя, и ученики не порицали их за это; или за Илию, за Иеремию, согласно народному верованию, что древние пророки восстанут, чтобы приуготовить эпоху Мессии (Мф.14:2; 16:14; 17:3 и сл.; Мк.6:14-15; 8:28; Лк.9:8 и сл., 9:19).
Непоколебимое убеждение или, вернее, энтузиазм, исключавший у него всякую возможность сомнения, покрывал всю эту смелость. Мы с нашими холодными и боязливыми натурами плохо понимаем, как можно быть до такой степени во власти идеи, апостолом которой выступаешь. Для нас, глубоко серьезных людей, убеждение вместе с тем предполагает и искренность. Но искренность не имеет особенного значения у восточных народов, не очень привычных к тонкостям критического ума. Добросовестность и обман в нашем прямолинейном сознании – понятия, друг друга взаимно исключающие. На Востоке от одного к другому существуют тысячи переходов и оттенков. Авторы апокрифических книг (например, Даниила, Еноха), в высшей степени экзальтированные люди, совершали ради своего дела и, конечно, без малейшей тени сомнения деяние, которое мы назвали бы подлогом. Для восточного человека фактическая правда имеет весьма мало значения; он все видит сквозь призму своих предрассудков, интересов, страстей.
История станет невозможной, если не допустить открыто, что для искренности существует много мерок. Вера не знает иного закона, кроме выгоды для того, что она считает истиной. Так как цель, которую она преследует, для нее абсолютно священна, то она без всяких затруднений подтверждает свой тезис плохими аргументами, когда хороших оказывается недостаточно. Если данное доказательство неосновательно, то сколько других зато неопровержимы!.. Если данного чуда не было в действительности, зато сколько было других!.. Сколько благочестивых людей, убежденных в истинности своей религии, пытались восторжествовать над упорством людей при помощи средств, негодность которых они сами понимали! Сколько стигматиков, конвульсионеров, сколько «одержимых» в монастырях были вовлечены влиянием мира, среди которого они жили, и собственной верой в притворство, то из желания не остаться позади других, то из желания поддержать свое дело, которому угрожала опасность! Все великое совершается народом, народом же нельзя руководить, не разделяя его идей. Философ, который, зная это, уединяется и замыкается в своем благородстве, заслуживает высокой похвалы. Но нельзя порицать того, кто берет человечество со всеми его иллюзиями и пытается влиять на него и через него. Цезарь отлично знал, что он не сын Венеры. Франция не была бы тем, что она есть, если бы в течение тысячи лет не существовало веры в святое миро Реймса. Нам, в нашем бессилии, нетрудно называть это ложью и, гордясь нашей робкой честностью, презрительно относиться к героям, которые приняли битву с жизнью при совершенно иных условиях. Когда нам с нашей разборчивостью удастся совершить то, что те сделали своими обманами, тоща мы будем иметь право строго судить их. И, по крайней мере, следует делать коренное различие между такими обществами, как наше, где все происходит при ярком свете разума, и теми наивными и доверчивыми обществами, в которых зародились верования, господствовавшие в течение веков. Нет великого дела, которое бы не было основано на легенде. Единственно кто в этом виноват, это человечество, которое желает быть обманутым.
Глава XVI.
Чудеса
По мнению современников Иисуса было только два доказательства сверхъестественности его миссии – чудеса и осуществление пророчеств, и ученики его прибегали к обоим этим способам доказательства с полной добросовестностью. Уже давно Иисус убедился в том, что пророки писали, имея в виду именно его. Он находил себя в их священных предсказаниях; он смотрел на себя как на зеркало, в котором весь пророческий гений Израиля читал будущее своего народа. Христианская школа, быть может, еще при жизни Иисуса пыталась доказать, что он совершенно отвечает всему, что пророки предсказывали о Мессии [496] . Во многих случаях, однако, эти аналогии представляются чисто внешними и для нас даже почти неуловимыми. Большею частью случайные или ничтожные обстоятельства из жизни учителя напоминали его ученикам некоторые места в Псалмах или у пророков, и благодаря тому, что мысли их постоянно были заняты этим, они усматривали в таких местах образ своего учителя (Мф.1:23; 4:6,14; 26:31,54,56; 27:9,35; Мк.14:27; 15:28; Ин.12:14,15; 18:9; 19:19,24,28,36). Таким образом, вся экзегетика того времени заключалась почти только в игре словами, в цитатах, которые приводились искусственно и произвольно [497] . Синагога не имела официально установленного перечня текстов, относящихся к будущему царству. Мессианские толкования были свободны и скорее представляли собой игру слов, чем серьезную аргументацию.
496
Например, Мф.1:22; 2:5-6,15,18; 4:15.
497
Мы видим это почти на каждой странице Талмуда.
Что касается чудес, то в ту эпоху они считались непременным признаком божественности и знамением пророческого призвания. Легенды об Илие и Елисее были полны чудес. Считалось непреложным, что Мессия тоже будет совершать много чудес (Ин.7:34; 4 Езд.13:50). В недалеком расстоянии от Иисуса, в Самарии, волхв по имени Симон своими фокусами создал себе роль почти божественную (Деян.8:9 и сл.). Впоследствии, когда хотели раздуть славу Аполлония Тианского и доказать, что вся жизнь его была странствованием бога на земле, это оказалось возможно не иначе, как путем измышления целого ряда чудес, которые он будто бы совершил [498] . Сами александрийские философы, Плотин и другие, уверяли, будто они совершали чудеса [499] . Таким образом, Иисусу предстояло выбрать одно из двух: или отказаться от своей миссии, или сделаться чудотворцем. Надо припомнить, что весь античный мир, за исключением великих научных школ Греции и их римских последователей, признавал чудеса; что Иисус, с своей стороны, не только верил в них, но и не имел ни малейшего понятия о естественном порядке и его законах. Знания его в этом отношении были ничуть не выше, чем его современников. Даже более того, одним из наиболее глубоко укоренившихся его убеждений было именно то, что человек при помощи веры и молитвы может повелевать природою (Мф.17:19; 21:21-22; Мк.11:23-24). Способность творить чудеса вообще считалась привилегией, которой Бог регулярно наделяет людей (Мф.9:8), и в этом не находили ничего удивительного.
498
См. его биографию, написанную Филостратом.
499
См. биографии софистов у Эвнапа; «Жизнь Плотина» у Порфирия; «Жизнь Прокла» у Марина; «Жизнь Исидора», приписываемая Дамаскину.
Времена переменились, и то, что составляло славу великого учителя, нам теперь представляется как бы унижением его достоинства, и если когда-либо культ Иисуса ослабеет среди человечества, то, несомненно, это будет именно благодаря тем его деяниям, за которые в него
Среди рассказов о чудесах, утомительно перечисляемых в Евангелиях, невозможно отличить чудеса, приписанные Иисусу общественным мнением при жизни его или после смерти, от тех чудес, в которых он дал согласие играть активную роль. В особенности невозможно определить, насколько исторически достоверны некоторые неприятно поражающие подробности этого рода событий в виде, например, усилий, смущения, трепета и других приемов, отзывающихся фокусничеством (Лк.8:45-46; Ин.11:33,38), или же все эти обстоятельства представляют собой плоды верований редакторов, сильно озабоченных теургией, и в этом отношении живших в такой же атмосфере, как спириты нашего времени [500] . Действительно, народное мнение требовало, чтобы божественная сила в человеке являлась в виде некоего эпилептического или конвульсивного припадка (Мк.5:30; Лк.6:19; 8:46; Ин.11:33,38). Почти все чудеса, о которых Иисус думал, что он их совершил, были, как кажется, чудесными исцелениями. В ту пору медицина в Иудее была тем, чем она осталась и доныне на Востоке, то есть не имела ничего общего с наукой и предоставлялась исключительно индивидуальному вдохновению. Научная медицина, основанная в Греции пятью веками раньше, в эпоху Иисуса была почти неизвестна палестинским иудеям. При таком состоянии знаний появление высшего существа, человека, который относится к больному с нежностью и внушает ему уверенность в выздоровлении, часто оказывается самым лучшим лекарством. Кто осмелится утверждать, что во многих случаях, за исключением болезней, связанных с органическими повреждениями, самое прикосновение к больному особенного человека не стоит всего фармацевтического арсенала? Самая радость, удовольствие повидать его уже имеет целительное действие. Она дает, что может: улыбку, надежду на выздоровление, и этого не так мало.
500
Деян.2:2 и сл.; 4:31; 8:15 и сл.; 10:44 и сл. В течение почти целого века апостолы и их ученики грезят чудесами. См. Деяния, послания Павла, отрывки из Папия у Евсевия (Hist. eccl., III, 39). Ср. Мк.3:15; 16:17-18,20.
Иисус имел такое же представление о рациональной медицине, как и большинство его современников; как и все, он верил, что излечение достигается главным образом с помощью религиозных обрядов, и такое верование было совершенно последовательным. Раз на болезнь смотрели как на наказание за грех (Ин.5:14; 9:1 и сл.; 9:34) или как на наваждение злого духа (Мф.9:32-33; 12:22; Лк.13:11,16), а отнюдь не как на результат физических причин, лучшим врачом считался святой человек, обладающий сверхъестественной силой. На исцеление смотрели как на деяние нравственного порядка; Иисус, ощущавший свою нравственную силу, должен был думать, что он одарен и специальной способностью исцелять. При уверенности, что прикосновение к его одежде (Лк.8:45-46), возложение рук (Лк.14:40), смазывание своей слюной (Мк.8:23; Ин.9:6) приносит больным пользу, с его стороны было бы жестоким, если бы он отказывал страждущим в утешении, которое было в его власти дать им. Исцеление больных считалось одним из знамений Царства Божия и всегда связывалось с освобождением нищих (Мф.11:5; 15:3-31; Лк.9:1-2,6). И то и другое было признаком великого переворота, который должен был закончиться уничтожением всех несправедливостей и немощей. Ессениане, у которых имеется столько родственного с Иисусом, слыли тоже весьма могущественными целителями.
Один из видов исцелений, которые чаще всего совершал Иисус, было заклинание или изгнание бесов. Необычайная легкость, с которой принималась вера в демонов, была общей для всех умов той эпохи. По общему мнению, господствовавшему не только в Иудее, но и во всем мире, демоны могли овладевать телом иных людей и заставлять их действовать против собственной их воли. Персидский див, неоднократно упоминаемый в Авесте [501] , A"eschma da"eva – «див любострастных вожделений», известный у иудеев под названием Асмодея [502] , считался причиной всех истерических заболеваний у женщин [503] . Тем же самым объяснялось происхождение эпилепсии, всех душевных и нервных болезней [504] , при которых больной как бы не владеет собой, всякого рода недуги, для которых не усматривается видимой причины, как, например, глухота, немота (Мф.9:33; 12:22; Мк.9:16,24; Лк.11:44). Превосходный трактат Гиппократа «О священной болезни», в котором были установлены еще за четыре с половиной века до Иисуса истинные принципы медицины по этому предмету, не рассеял общего заблуждения на этот счет. Существовало предположение, что для изгнания демонов есть более или менее действенные приемы: заклинание составляло такую же определенную профессию, как медицина [505] . Нет сомнения, что Иисусу еще при жизни приписывалось знакомство с новейшими секретами этого искусства (Мф.17:20; Мк.9:24 и сл.). В те времена в Иудее было много сумасшедших, вероятно, вследствие крайней экзальтации умов. Эти сумасшедшие, ходившие на свободе, как это имеет место в тех странах и в настоящее время, поселялись в покинутых пещерах, служивших гробницами и обычно дававших приют разбойникам. Иисус часто сталкивался с подобными несчастливцами (Мф.8:28; 9:34; 12:43 и сл.; 17:14 и сл.; 17:20; Мк.5:1 и сл.; Лк.8:27 и сл.). По этому поводу ходило множество странных рассказов, в которых запечатлелось все легковерие той эпохи. Но и в этом отношении не следует преувеличивать влияние Иисуса. Душевные расстройства, которыми страдали одержимые, часто были сами по себе довольно легкими. Еще и в наши дни в Сирии сумасшедшими или одержимыми бесом (оба эти понятия известны под одним общим названием megjnoun) считают людей, отличающихся лишь некоторыми странностями [506] . Часто нежного слова достаточно, чтобы «изгнать демона» в подобных случаях. Без сомнения, таковы и были средства, которыми пользовался Иисус. Кто знает, не распространилась ли его слава заклинателя почти без его ведома? Люди, живущие на Востоке, нередко по прошествии некоторого времени с удивлением узнают, что пользуются огромной славой медика, колдуна, отыскивателя кладов, причем совершенно не могут дать себе отчета в том, какие именно факты послужили поводом для подобных вымыслов [507] .
501
Vendidad, XI, 26; Yacna, X, 18.
502
Тов.3:8; 6:14; Вавил. Талмуд, Гиттин, 68а.
503
Ср. Мк.16:9; Лк.8:2; Евангелие Детства, 16, 33. Сирийский кодекс, изданный в Anecdota syriaca у Ланда, I, стр. 452.
504
Josephus, Bell. Jud., VII, 6, 3; Лукиан, Philopseud., 16; Филострат, Vita Apoll., III, 38; IV, 20; Аретей, De causis morb. chron., I, 4.
505
Тов.8:2-3; Мф.12:27; Мк.9:38; Деян.19:13; Josephus, Ant., VIII, 2, 5; Иустин, Dial. cum Tryph., 85; Лукиан, Epigr., XXIII (XVII у Дендорфа).
506
Фраза «Daemoniam habes» (Мф.11:18; Лк.7:33; Ин.7:20; 8:48 и сл.; 10:20 и сл.) должен быть переведена так: «Ты помешался», как бы сказали по-арабски «Megjnun ente». Глагол во всей классической древности также означает: быть помешанным.
507
Одно лицо, замешанное в недавних сектанских движениях Персии, подтвердило мне, что, когда оно создало вокруг себя нечто вроде масонства, принципы которого очень понравились, его вскоре произвели в пророки и что, к его изумлению, до него ежедневно доходили слухи о совершенных им чудесах. Многие желали умереть за него. Легенды о нем в некотором смысле его опережали и, вероятно, увлекали бы, если б персидское правительство не устранило его от влияния его последователей. Человек этот сказал мне, что, едва не сделавшись пророком, он знает, как устраиваются эти дела, и что происходили они именоо так, как я их описал в «Жизни Иисуса».