Жизнь - капля в море
Шрифт:
Через пару витков с Земли нам дали данные для прицельного маневра и сообщили, где и когда после его выполнения мы должны будем увидеть «Союз-7». Предполагалось, что приближающийся корабль будет находиться на фоне Земли, сзади нас. Место его появления нам указали в виде углового расстояния относительно направления на Солнце. Задача заключалась в том, чтобы найти «Союз-7» глазами через иллюминаторы, навести на него оптический визир, а потом управлять своим кораблем так, чтобы «Союз-7» летел точно на нас, без промаха. Искать корабль было удобнее из круглого, как шар, орбитального отсека, в котором по всем четырем направлениям установлены иллюминаторы. Мы договорились, что Володя будет в спускаемом аппарате готовиться к управлению, а я - из орбитального отсека искать корабль и подсказывать, куда надо разворачиваться, чтобы направить на него визир. Мы понимали, что увидеть корабль на большом расстоянии очень сложно. Обнаружить едва заметную точку можно только, если заранее известно, где приблизительно она находится.
Нам очень хотелось состыковаться, и мы старались сделать все зависящее от нас. Первое, что было необходимо, - удерживая приближающийся корабль в поле зрения визира, уравнять скорости полетов. Володя включил двигатели в режим непрерывной работы, но разность в скоростях была слишком большой. Эффективности двигателей явно не хватало. В конце концов «Союз-7» пролетел мимо нас и исчез с экрана.
Попытка успехом не увенчалась. Повторить ее мы не могли, поскольку отведенный для сближения запас топлива был полностью исчерпан. Неудача всех очень огорчила. В то время программа полета заранее не объявлялась, что давало возможность почти при любых срывах говорить о ее полном выполнении. Но как быть в нашем случае? Как при отсутствии стыковки объяснить, зачем запускали три корабля? Если бы говорили правду, было бы проще. Люди ведь понимают, что отрабатывается очень сложная техника.
Оставшиеся дни полета занимались только экспериментами. Никаких ярких событий не происходило, и настроение было нерадостное. Почему-то у меня в жизни всегда получается так: если мне «что-то» достается легко (как сравнительно легко достался этот второй полет), то «оно» никогда для меня не становится ценным. Наверное, существует какая-то высшая справедливость.
Спуск с орбиты и приземление прошли нормально. И сразу после приземления я решил, что должен слетать еще раз. Очень не хотелось останавливаться на плохом результате.
Станция «Салют »
В 1969 году летные испытания кораблей «Союз» в основном завершились. Было экспериментально подтверждено, что на кораблях создаются удовлетворительные условия для жизни, и они способны выполнять многосуточные полеты, маневрировать на орбите, осуществлять управляемый спуск на Землю и посадку в заданном районе. Система автоматического сближения пока работала неустойчиво, но была надежда, что эту проблему скоро удастся решить.
Полеты «Союзов» окончательно убедили в том, что люди могут жить и работать в космическом пространстве. Они доказали реальность того, о чем так долго мечтали многие ученые, - возможность исследования Вселенной из космоса - оттуда, где нет затенения атмосферой и небесные тела предстают в неискаженном виде. Теперь надо было думать о том, как создать условия для полноценных космических исследований? Как строить в космосе научные лаборатории, отвечающие интересам ученых? Как обеспечить длительную работу исследователей в этих лабораториях? Корабль для таких целей явно не подходил - он должен возвращать экипаж на Землю, и поэтому в нем обязательно присутствуют системы спуска и посадки, которые много весят и оставляют мало возможностей для размещения научной аппаратуры. Кроме того, корабль предназначен для работы только одной экспедиции, а хотелось, чтобы в лаборатории могли трудиться разные группы исследователей. Как, например, в высокогорных обсерваториях и на научных станциях в Антарктиде.
Размышления проектантов над тем, каким должен быть следующий этап, все чаще и чаще приводили их к идее создания орбитальной станции - своего рода космической базы, на которую могли бы прилетать, сменяя друг друга, разные группы специалистов, используя при этом корабль «Союз» в качестве транспортного средства. Станция не должна была иметь средства возвращения на Землю, и все ее ресурсы могли быть использованы только для работ в космосе. Это позволило бы обеспечить на ней наилучшие из достижимых условия для научной деятельности и длительного пребывания космонавтов.
Наше конструкторское бюро работами по проектированию орбитальных станций в то время практически не занималось. Но такие работы проводились в другой крупной организации, возглавляемой Владимиром Николаевичем Челомеем, которая специализировалась на создании боевых ракет. Самые мощные из них были способны выводить на орбиту грузы весом около семнадцати тонн. Такие ракеты уже применялись для выведения исследовательских космических аппаратов, и у Челомея родилась идея создать на их базе крупноразмерные пилотируемые космические комплексы. При этом он, конечно, хотел сделать качественно новый шаг в освоении космического пространства. Под руководством Челомея разрабатывался комплекс, состоящий из двух крупных космических аппаратов: транспортного корабля и орбитального модуля. Проектные и конструкторские работы шли в быстром темпе. Казалось, что до начала полетов недалеко. Уже корпуса аппаратов стояли в цехе, появились тренажеры и была отобрана группа космонавтов для первых полетов, но при создании бортовых систем возникала одна проблема за другой. Организация не имела опыта в осуществлении пилотируемых полетов, и это сказывалось. Дело неожиданно стало буксовать. Наши проектанты не замедлили воспользоваться этой ситуацией.
Идею создания станции на базе орбитального модуля Челомея первым высказал Феоктистов. На нашем заводе не изготавливались крупногабаритные космические аппараты, и он предложил использовать корпус аппарата, созданный в организации Челомея, и разработать для него бортовые системы силами нашей кооперации. Предложение было представлено министру общего машиностроения Афанасьеву. Тот оказался в очень трудном положении. С одной стороны, он понимал, что наша кооперация обладает большим опытом и сможет создать станцию быстрее. С другой стороны, было очевидно, что при таком решении Челомей лишится надежды стать лидером на новом этапе космических работ и будет категорически возражать. О дружеском сотрудничестве Мишина с Челомеем речи быть не могло. В то время между руководителями крупных оборонных предприятий была сильнейшая конкуренция за получение приоритета у руководства страны. Приоритета во всем: в деньгах, в создании кооперации, в наградах для организации и так далее. Каждый главный конструктор имел своих покровителей в Центральном Комитете. Для министра вступить в конфликт с главным конструктором означало испортить отношения с кем-то на самом верху. Это было рискованно. После долгих раздумий Афанасьев решил принять наше предложение. Он вел очень сложные переговоры с Челомеем и с руководством страны и в конце концов добился решения вопроса в нашу пользу.
Афанасьев как министр был очень решительным и смелым. Жизнь его закалила. Во времена Хрущева он занимал пост Председателя Совнархоза Российской Федерации, по существу премьер-министра России. А тогда спрос с таких руководителей был несопоставимо больший, чем сейчас. И многое ему пришлось пережить. Как-то я оказался рядом с ним на одном из партийных съездов, и, когда с трибуны заговорили о Кузбассе, он рассказал мне об одном из эпизодов своей жизни, связанном с этим регионом. Я часто вспоминаю этот рассказ, когда смотрю на сытые и самодовольные физиономии сегодняшних руководителей.
Была на редкость суровая зима. Россия, как никогда, нуждалась в бесперебойном снабжении топливом. И вдруг на одной из крупнейших шахт Кузбасса произошла авария и прекратилась поставка угля. Афанасьеву доложили об этом. Он дал указание местному руководству принять срочные меры по проведению ремонта, и сам вылетел на место. О прекращении поставок угля стало известно Хрущеву. Тот пришел в ярость и начал звонить Афанасьеву, но его в Москве уже не было. Потребовал, чтобы он доложил сразу после прибытия на шахту.
Когда Афанасьев со своими людьми прилетел в Кузбасс, там был тридцатиградусный мороз с ветром и непроходимыми снежными заносами. До шахты пришлось добираться на военном вездеходе, а последние десятки метров - передвигаться на четвереньках. Колючий снег набивался в рукава и обжигал лицо. Добравшись наконец до места аварии, они увидели ужасную картину. Падающие сверху смерзшиеся угольные глыбы разбили все: и створки загрузочного бункера, и вагон, стоящий под загрузкой, и рельсовый путь. Ни одна из организаций за ремонт при таком морозе не бралась. Местные руководители не знали, что делать. Афанасьев стал разговаривать с рабочими и от них узнал, что в округе есть бригада шабашников, в основном из бывших заключенных, которая хорошо работает, но очень дорого берет и обязательно требует спирт. В то время руководителю высокого ранга связываться с шабашниками, платить больше, чем предусматривалось по норме, да еще давать спирт - было абсолютно недопустимо. Это, по меньшей мере, могло стоить должности. Но оставлять шахту бездействующей в такое время тоже было нельзя. И Афанасьев, вопреки всем канонам, разыскал бригаду, уговорил ее взяться за работу и вместе с ней в этот лютый мороз находился на шахте до тех пор, пока не закончился ремонт. И только когда отгрузка угля наладилась, полностью рассчитался с рабочими и вернулся в Москву. Он доложил Хрущеву, что работа на шахте восстановлена, но, конечно, не рассказал о том, через какие трудности пришлось пройти. Наверное, здоровья и нервов эта история стоила ему немало. И подобных случаев в жизни нашего министра было более чем достаточно. Они и формировали его характер.