Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
Я ушел вместе с другими оставшимися в живых, чтобы поправить свое здоровье полным выздоровлением; потому что действительно все, кто не умер, были больны и поэтому считали, что какой-то вред произошел от пищи. Я покинул Сантандер и направил свой путь через Ларедо и Португалете; [242] я прибыл в Бильбао, где счастье сопутствовало мне, как обычно. Хотя я шел не очень бодрым и здоровым, но на мне была солдатская форма, и так как этот флот вызвал много разговоров, то все рады были видеть солдат с него. В особенности женщины, как наиболее любопытные, сбегались посмотреть на каждого приходившего солдата.
242
Ларедо и Португалете – портовые города между Сантандером и Билъбао.
Когда в Бильбао я был в одной церкви, на мне остановила свой взор одна очень красивая бискайка – среди них есть с необычайно красивыми лицами; я ответил на ее взгляд так, что, прежде чем уйти, она, после довольно продолжительной беседы и споров о некоторой бывшей у нее склонности отправиться в Кастилию, сказала, чтобы этой ночью я пришел к ее дому и подал бы знак. Я ответил ей, что обыкновенные знаки очень легко возбуждают подозрение, и поэтому чтобы она подошла к окну, когда услышит
– Черт бы побрал котов, пришедших выводить из себя собак! – и, взмахнув рукой с камнем, пустил его приблизительно в то место, откуда услышал кошачий крик, и попал мне камнем в спину, думая спугнуть кота. [243] Я смолчал и по возможности стерпел боль, отвлекшую мое внимание от окна и далее мою любовь от девушки, потому что я решил, что Бог допустил этому случиться вследствие непочтительности к Нему в церкви, ибо я там уславливался о том, что должно было оскорблять Его. В местах священных страх и стыд должны быть уздой, чтобы не совершать подобных дерзостей, ибо если храмы предназначены для того, чтобы приносить Богу жертвы и просить у Него милостей, то как Он будет оказывать милости, если к Нему относятся непочтительно в Его собственном доме? И кто не чувствует страха и уважения в подобных местах, тот обнаруживает бесстыдную душу; потому что страх возникает в человеке во славу Божию, а кто его не имеет, не сможет также иметь и мужества. Никто не должен обращать внимания на женщин в церкви, так как есть много мест, чтобы видеться с ними вне ее; потому что известно, что несли очень тяжкую кару люди, не бывшие почтительными к храмам, и получали очень большие милости те, кто убоялся в них поступать непристойно; и не только в истинной религии, но даже в культе ложных богов Бог истинный допускал совершаться с такими людьми великим бедствиям, потому что, обманутые демоном и считая свою веру истинной, они совершают святотатство по отношению к тому, что почитают за добро.
243
Эпизод с котом использован Лесажем в «Жиль Бласе» (кн. 6, гл. VII). Лесаж увязал его с историей цирюльника и Мерхелины: таким же способом цирюльник излечивается от своей любви к Мерхелине.
Я удалился вследствие этого неприятного происшествия и потому, что вещи, с которыми мало связан, не причиняют большого огорчения, когда их покидаешь; но так как у нее было желание отправиться в Кастилию, то она нашла способ сообщить мне через свою подругу – столь же неразговорчивую на кастильском языке, как я на баскском, – что так как я не хотел прийти к ее дому поговорить с ней, то чтобы я пришел к выходу из Бильбао по направлению к Витории, [244] потому что там они будут со мной разговаривать. И мужчины, которые в незнакомых городах и не имея сведений об их нравах, решаются поступать по своему желанию, заслуживают того, чтобы подвергнуться опасности, какой подвергся я. Нет такой доверчивости, которая не была бы связана с какой-нибудь опасностью, и это великое заблуждение доверяться тому, в чем не было опыта. Если кто-нибудь в Кастилии говорит «бискаец», то он хочет сказать – человек простодушный, благонамеренный; но я полагаю, что Бильбао как столица королевства и как граница или побережье имеет и воспитывает бродяг, имеющих некоторое сходство с мошенниками Вальядолида и далее Севильи. [245]
244
Витория – город к югу от Бильбао, в провинции Алава.
245
Экономический кризис и обнищание крестьянства вызвали приток в города массы голодных бродяг, искавших легкой наживы. Несмотря на суровые меры, грабежи и разбои возрастали. Особенно развилась деятельность воров в Севилье, где результаты кризиса сказывались сильней и куца со всей Испании стекались всякого рода авантюристы, так как это был главный пункт для сношений с Америкой.
Я пришел на условленное место немного поздно и нашел там сеньору бискайку с ее подругой или спутницей; мы пошли, разговаривая, а по временам она пела по-баскски, потому что другая ни слова не знала по-кастильски, и благодаря разговорам об ее путешествии в Кастилию мы развлекались так, что вечер застал нас довольно далеко от города. Мы повернули назад и, дойдя до мельницы, встретили четырех подвыпивших мужчин, вышедших из таверны, где подают не сидр, а очень крепкое вино, ибо несколько таких таверн расположено выше этих мельниц. И, завидев с одним кастильцем двух бискаек, руководимые своими возбужденными вином головами, они встали двое с одной стороны и двое с другой и, взявшись за шпаги, начали наносить мне удары. Я не был господином своего положения, потому что с одной стороны находилась очень высокая гора, а с другой – довольно высокая стена, которая спускалась к водоприводному каналу мельницы.
Бискайки убежали, а я сделал все возможное, чтобы держать нападавших перед собой и иметь таким образом возможность лучше следить за ними; но негодяи были опытными убийцами и знали, как нужно было совершать подлый поступок. Видя, что благодаря силе я должен был оказаться в опасности, не имея возможности ни пройти вперед, ни подняться на гору, ни обойти стороной, я бросился на двоих, чтобы опередить их, и в то же время они все вместе напали на меня и бросили меня в канал этой мельницы. Я был так близко от мельничного колеса, что бешеное течение воды превратило бы меня в клочья, если бы я не ухватился за сваю или бревнышко, вбитое – хотя не очень прочно – около шлюза, который преграждал путь воде, направляя ее на мельничное колесо. Но я был так близко от колеса, а свая была так слаба, что гнулась под тяжестью, и я все более приближался к своей гибели. Негодяи ушли вслед за женщинами, видя, что я упал вниз, и так как при столь непредвиденных опасностях недостает совета, то я был совершенно беспомощным; свая все больше подавалась, а я приближался к колесу. Я повернул голову налево и увидел маленькое деревцо, росшее прямо из воды, и я подумал, что оно крепче сваи, но оно не обладало крепостью. Чтобы течение не унесло меня, я собрался с духом, оставил правую руку на свае, а левую протянул к деревцу и смог ухватиться за ветку. Разделив свою тяжесть между ними двумя, – хотя я и не мог противостоять огромной ярости воды, так как ногами своими я почти достигал колеса, – я мог лучше удерживаться, но не имел возможности
Когда я добрался до гостиницы, запястье правой руки было у меня от ушиба толще мускула. Я пробыл в постели восемь или десять дней, оправляясь от потрясения, вызванного во мне страхом уже охватившей меня смерти, ибо это была величайшая опасность из всех, испытанных мной, потому что она была вызвана тем, кто не умеет говорить, а может только делать и молчать. Я был удивлен, что между людьми, проявляющими столько доброты и скромности, могли вырасти такие великие негодяи, без жалости, без справедливости и без разума. В то время, когда я лежал в постели, я обратил внимание на себя самого, говоря: «Сеньор Маркос де Обрегон, с каких это пор вы стали таким дерзким и храбрым? Что общего между учебными занятиями и отвагой? Очень хорошо вы соблюдаете правила жизни, каким научил вас ваш отец; разве вы не помните, что первым наставлением, какое он вам дал, было то, чтобы во всех человеческих поступках вы прежде исследовали то, что собираетесь предпринять; и во-вторых, когда вы что-либо предпринимаете, чтобы вы имели в виду, не может ли это обидеть другого; и в-третьих, чтобы вы сами с собой рассудили бы о конце, какой могут иметь хорошие или дурные начала? Очень хорошо вы воспользовались этими наставлениями; но как это хорошо, превратиться из студента в солдата – занятия, столь почетные, – а потом из солдата в мельника, и не в мельника, а в помол!» Как мало беспокойства доставило бы негодному мельничному колесу сделаться палачом и четвертовать меня! Я ощупывал свои ноги и руки, и так как находил их хотя и утомленными, но целыми и невредимыми, я воздавал тысячу благодарений святому ангелу-хранителю, ибо он по своей доброте является благоразумием людей, так как нашего благоразумия недостаточно, чтобы избавить нас от бедствий и несчастий, но его хватило бы, чтобы мы не подвергали себя им; однако эта божественная добродетель достигается так поздно и с такой опытностью в бедствиях и старости, что когда она приходит к людям, то кажется, что они уже больше не нуждаются в ней. А юность, естественно, так полна превратностей и перемен, что больше желает отдаться своему жребию и судьбе, чем подчиняться предусмотрительности. И я признаюсь, что малое количество благоразумия, каким я обладал, привело меня к тому, что я должен был жалким образом погибнуть там, где я стал бы пищей если не рыб, то водяных червей, – если бы не случилось так, что собаки с мельницы захотели бы устроить какое-нибудь пиршество, прежде чем это дошло бы до сведения хозяина. Я перенес мое несчастие как можно лучше, а мог я это очень плохо, потому что у солдатни не водится много денег, хотя в нее превращаются люди, опытные в том, чтобы ценить мир, и храбрые, чтобы посвящать себя войне.
Глава XXII
Я ушел из Бискайи, воздавая ей тысячу благословений, насколько мог скорее, чтобы прибыть в Виторию, где нашел одного кабальеро, своего друга, по имени дон Фелипе де Лескано, и он приютил меня и ухаживал за мной, так что я мог оправиться от случившегося несчастья. И, чтобы не упускать случая повидать все, оттуда я отправился в Наварру, [246] коннетаблем которой был тогда сын великого герцога Альбы, дон Фернандо де Толедо, [247] но на этот раз с большей осторожностью, чтобы не попасть в какую-нибудь необдуманную историю; потому что в каждом королевстве, городе и селении есть различные обычаи, и тот, кто их не знает, должен считаться с местными условиями, живя хорошо и спокойно. И я всегда старался считаться с первым доказательством этого, какое дала мне неприятность на мельнице, если только я не забывал об этом, – ибо, будучи молодым, иногда спотыкался, главным образом, в таких делах, в которых можно поумнеть только с возрастом. Тем более необходимо выполнение обычая в таких делах, что эти обычаи с привычкой становятся легче, и если они не противны разуму, то не должно оставлять их, если только что-нибудь другое не заставляет сделать этого.
246
Наварра – провинция (некогда королевство) в испанских Пиренеях.
247
Коннетабль – командующий вооруженными силами провинции или королевства. Великий герцог Альба – дон Фернандо Альварес де Толедо (1508–1582), кровавый усмиритель восстания Нидерландов.
В конце концов я так вел себя в Наварре и Арагоне, что приобрел много друзей. И, по прибытии в Сарагосу, город и столицу древнего королевства Арагон, которая тогда не имела той доброй славы, какой заслуживала бы, я нашел столько и таких добрых друзей, что по любви, какую они обнаруживали ко мне, я казался скорее местным уроженцем, чем чужестранцем. Но я все время был очень осторожен и старался не заглядывать в окна, – потому что жители этого королевства ужасно ревнивы, – ни с кем не затевать ссоры, не обращать внимания на малозначащие слова, ибо из этого возникает вражда и ненависть.
Мне оказал честь приглашением в свой дом на то время, что я там находился, один знатный вельможа, большой любитель музыки и всех проявлений ума и добродетели, окружая меня почетом и помогая в моей нужде. Поддержка, которую он мне оказал, была настолько значительна, что я стал развлекаться игрой больше, чем это было разумно, хотя до тех пор я этому не предавался, а этого оказалось достаточно, чтобы мне рассеяться и предаться этому пороку, что причинило мне еще больше беспокойства. Ибо я предался тому, чему предавались все, так как во дворце столь велика праздность и так мало поощряются литературные упражнения и занятия науками. Это порок против христианской любви, преисполненный необузданного гнева в том, кто выигрывает, и вынужденного смирения в том, кто проигрывает, – порок, так захватывающий того, кто ему предается, что не оставляет ему воли на что-либо другое. Один игру предпочитает чести, другой оставляет умирать с голоду жену и детей, – и это бедствия самые обычные, потому что есть еще много других, о которых нельзя и невыносимо говорить.