Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
Избегая заслужить репутацию болтуна, я хотел проститься с отшельником, несмотря на то что погода еще не позволяла этого, но он настоял, чтобы я не оставлял его одного вследствие великой печали, какую вызвал в нем приснившийся в эту ночь сон, ибо он говорил с полным убеждением, что, в то время как он скорее бодрствовал, чем спал, с ним разговаривал один умерший, при смерти которого он присутствовал в Италии. Я засмеялся и по возможности постарался рассеять в нем это заблуждение. Он спросил меня, почему я смеялся.
– Я смеялся потому, – ответил я, – что впечатление от сновидений бывает у некоторых лиц настолько сильным, что им кажется истиной то, что им снится, – обстоятельство, так осуждаемое самим Богом во многих местах Ветхого Завета, а также и в Новом, ибо это только воображение мозга, а теперь печаль, вызванная ненастной погодой вместе с недостаточной и нехорошей пищей, вероятно, обусловила этот результат и другие, еще более смешные.
– Я говорю вам, – ответил отшельник, – что еще сейчас мне кажется, будто я вижу его перед собой.
Я засмеялся еще пуще прежнего; он возразил
– Так, значит, умершие не приходят разговаривать с живыми?
– Конечно нет, – ответил я, – кроме как если по случаю какого-нибудь очень важного дела Бог дает им позволение на это, как, например, в том столь поразительном и достойном знания случае, какой произошел с маркизом де лас Навас, говорившим с умершим, которого он лишил жизни; но тот явился вследствие обстоятельств, имевших большое значение для мира и упокоения его души. Это такой случай, что все другие, какие мы находим в старинных книгах, не обладают такой достоверной истинностью, как этот, – за исключением тех, о которых упоминает божественное Писание, – потому что он произошел в наши дни и с таким знатным кабальеро и таким другом истины, в присутствии свидетелей, из которых некоторые еще живы и теперь, – так что ни ему, ни им ничего не стоит подтвердить это, хотя это и без того правда.
– Какой это маркиз? – спросил отшельник.
– Тот, который жив сейчас, – ответил я, – дон Педро Давила.
– Если вашей милости не будет утомительно, – сказал добрый человек, – да даже если и утомительно, расскажите, как это произошло, ибо это такой поразительный случай и произошел он в наши дни, поэтому хорошо, чтобы все о нем знали.
– Он очень широко известен, – сказал я, – но, чтобы он не был погребен в могиле вместе с умершим, следует рассказать о нем и сделать особенно памятным этот случай, имеющий такую видимость истинного; и я не был бы убежден в его достоверности, если бы не слышал об этом из уст такого благородного кабальеро, как сам маркиз, и его брата, сеньора дона Энрике де Гусман, маркиза де Повар, камергера могущественнейшего короля Испании дона Филиппа Третьего, [257] во дворец которого никогда не проникали ни лесть, ни ложь. Случай этот произошел следующим образом.
257
По-видимому, Эспинель пользовался расположением Филиппа III (1598–1621), потому что после смерти Филиппа П он сейчас же покидает Ронду и окончательно переселяется в Мадрид. Данная фраза является как раз образцом лести, очень характерной для эпохи; в романе Эспинеля не раз встречается подобная лесть, вызванная желанием обеспечить себе покровительство и материальную поддержку.
Когда маркиз, по приказанию своего короля, находился в заключении в Сан-Мартин, в мадридском монастыре ордена Сан-Бенито, [258] его посещали там друзья его, знатные кабальеро, которые часто или всегда оставались с ним на ночь, в особенности его брат сеньор дон Энрике, маркиз де Повар, и сеньор дон Филипп де Кордова, сын сеньора дона Диего де Кордова, старшего конюшего Филиппа Второго; и в одну из ночей у маркиза и дона Филиппа явилось желание пойти на прогулку. Они отправились в квартал Лавапьес, [259] и, поговорив под окном, маркиз сказал:
258
Среди привилегий испанского дворянства было изъятие его представителей из общего тюремного режима. Дворяне вовсе не могли быть арестованы по гражданским делам, например за долги, а при уголовных преступлениях они содержались в заключении в особых условиях; очень распространенной мерой пресечения для них был домашний арест или заключение в монастыре, где они пользовались почти полной свободой.
259
В то время один из глухих окраинных кварталов Мадрида, в противоположной от монастыря Сан-Мартин части города.
– Подождите меня здесь, я зайду в этот переулочек по естественной надобности.
Там он на двух углах встретил двух мужчин, которые не давали ему пройти. Маркиз сказал:
– Пусть же ваши милости знают, что я иду по такой-то надобности, – и собрался пройти против их воли. Один из них нанес ему удар шпагой, а маркиз ударил его самого; каждый из них подумал, что противник убит. Таким же стремительным движением, каким маркиз вытащил из него вошедшую в грудь по эфес шпагу, он нанес удар другому, которому раскроил голову. Оба остались на месте, ибо не могли двигаться; пронзенный шпагой был мертв, хотя и стоял на ногах, а раненый был без чувств. Маркиз ушел и позвал дона Филиппа, и они пошли в Сан-Мартин. Когда они были уже там, ему показалось, что было бы ошибкой спать, не выяснивши хорошенько, что произошло; он рассказал об этом, и они оба решили пойти. Маркиз пошел с ними, так как не хотел, чтобы они шли без него, и они нашли квартал в смятении, – говорили, что там убили двух мужчин. Они вернулись, не найдя на месте происшествия ничего, кроме двух окровавленных платков.
Получивший рану отправился в Толедо и оттуда прислал узнать, не умер ли маркиз, так как он узнал его, когда тот наносил ему удар шпагой; несмотря на самое заботливое лечение, он все же умер от раны; но раньше он составил завещание, и так как он узнал, что маркиз остался невредим – потому что удар шпагой
Через пять или шесть дней после смерти этого человека, когда маркиз лежал в своей постели, а его брат дон Энрике и дон Филипп де Кордова в той же комнате на другой постели и дверь была заперта на ночь, кто-то подошел к нему и сорвал одеяло с самой постели. Маркиз сказал:
– Перестаньте, дон Энрике, – а подошедший ответил хриплым и ужасным голосом:
– Это не дон Энрике.
Рассерженный маркиз поспешно вскочил и, обнажив лежавшую у изголовья шпагу, нанес ею столько ударов, что дон Филипп спросил:
– Что это?
– Это мой брат маркиз, – ответил дон Энрике, – он дерется на шпагах с мертвецом. Он нанес столько ударов, сколько мог, пока не выбился из сил, но удары ни во что не попадали, только некоторые пришлись в стены.
Он открыл дверь, и за дверью опять увидел его, и с такой же быстротой пошел, нанося удары шпагой, пока не достиг угла, где было совсем темно, и тогда призрак сказал:
– Довольно, сеньор маркиз, довольно; идите со мной, ибо я должен вам нечто сказать.
Маркиз последовал за ним, а за маркизом оба кабальеро, – его брат и дон Филипп. Призрак повел его вниз, и когда маркиз спросил его, чего он хочет, тот ответил, чтобы маркиз приказал оставить их одних, так как он не может говорить при свидетелях. Этот, хотя и неохотно, сказал своим спутникам, чтобы они отстали, но они не захотели. Наконец призрак вошел в подземелье, где находились кости умерших; маркиз вошел вслед за ним, и когда он попирал ногами кости, по его собственным пробежал такой страх, что он принужден был выйти перевести дух и ободриться, что он сделал трижды. То, чего от него хотел призрак и что маркиз мог в своем смятении понять, заключалось в том, чтобы в отплату за причиненную тому смерть он оказал ему благодеяние, исполнив указанное в его завещании, – а именно – денежное возмещение и обеспечение приданым его дочери. Как говорили свидетели, об этом был спор между маркизом и призраком. И маркиз признается, что, будучи так же красив лицом, белым и румяным, как и его братья, с этой ночи он стал таким, каков он теперь, совсем бледным и с осунувшимся лицом. Он утверждает, что призрак еще несколько раз являлся говорить с ним и что перед тем, как он его увидит, его каждый раз охватывали холод и дрожь, которых он не мог сдержать. Наконец он исполнил требования призрака, и тот больше никогда не появлялся. [260]
260
Упоминаемые в этом рассказе персонажи – дон Педро Давила маркиз де Навас; дон Филипп де Кордова; дон Энрике Давила маркиз де лас Повар – реальные лица; они принадлежали к высшей придворной знати.
Тот же сюжет с теми же лицами в 1624 г. послужил материалом для комедии Лопе де Вега «Маркиз де лас Навас». Развитие эпизода у Лопе настолько близко к рассказу Эспинеля, что можно было бы предположить заимствование, но, по-видимому, этот сюжет был в то время очень распространен и оба автора могли пользоваться одним и тем же источником, по всей вероятности литературным. На основании указаний комедии можно установить, что этот случай приурочивается ко времени незадолго до отплытия «Непобедимой армады» и после того, как Лопе покинул службу секретаря у маркиза, т. е. в 1588 г.
Во времена Эспинеля и Лопе де Вега вера в чудесное была необычайно сильна; во всех слоях населения Испании католическая церковь усиленно ее поддерживала и спекулировала на ней.
Пусть спорят сеньоры богословы, был ли это дух его самого, или его ангела-хранителя, или ангел добрый или злой, – для меня же достаточно было слышать это из уст столь знатного кабальеро, как маркиз, и его брата дона Энрике, чтобы считать этот случай вполне достоверным; потому что в таких важных случаях, когда дело касается спасения души, Господь неба и земли обыкновенно допускает подобные явления. Эти случаи не похожи на то, что некоторые языческие авторы говорят о вызывании душ, чтобы задавать им вопросы, как это делали Эмпедокл и Апион Грамматик, [261] который вызвал тень Гомера и не осмелился сказать, что тот отвечал ему; ибо то было искусством некромантии, [262] о котором Цицерон говорит, что оно выдумывало тела тех, которые уже истлели, и придавало им какую-нибудь форму или фигуру; потому что дух сам по себе не может быть видим, так что все это было хитростями дьявола, – и он являлся, когда его призывали, как могущего осуществить это, если ему дозволял это Бог, потому что без такого дозволения он не мог сделать этого. А что касается появления с Божьего допущения душ умерших, то нельзя отрицать, что это иногда случалось; но не потому, что они блуждают по миру, ибо они имеют для своего пребывания предназначенные им места или в раю, или в аду, или в чистилище.
261
Эмпедокл Агригентский, греческий философ и геометр V в. до н. э., пользовался славой чудотворца и пророка. Апион – александрийский грамматик I в. до н. э. – комментатор Гомера; руководил грамматической школой в Риме.
262
Некромантия (nekromancia) – вызывание мертвых.