Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
А если я был в этом рассказе многоречив против своего обыкновения и манеры, так это потому, что о делах столь серьезных надлежит говорить с такой же простотой и откровенностью, с какой они происходили, ничего не прикрашивая и не изменяя.
– Случай этот поразил меня, – сказал отшельник, – и я решил окончательно отказаться от уединения, ибо, хотя я провел некоторое время в пустыне, я не видел ничего, что смутило бы меня, и, несмотря на это, я ушел из пустыни к населенным местам из-за страхов, какие я испытывал среди высоких скал Сьерра-Морены. Но оставим этот разговор и будем продолжать начатое, потому что благодаря изяществу стиля и приятности, с какой вы рассказываете, забудется печаль от сновиденья и от только что рассказанной правдивой истории.
Вскоре отшельник отправился в Севилью, где и живет теперь очень уединенно.
Глава I
Принимаясь вновь соединять или продолжать прерванную пропитую беседу, мы уселись около жаровни и я стал продолжать начатый мною рассказ, потому что отшельник, человек очень умный, так настойчиво упрашивал меня, что было очевидно, какое большое удовольствие доставляло ему слушать о превратностях моей
Есть род людей, говорящих с перебоями, вследствие недостатка связности и запаса сведений для темы разговора, так что после того, как им ответят, даже если бы изменился первый сюжет, они спешат с тем, что приходит им в голову, независимо от прежнего их намерения. Это – глупость и невнимательность, делающая неприятным того, кто так поступает, и таких следует избегать в беседе, ибо они являются помехой для того, кто говорит, и для тех, кто слушает; а если это делается со злым умыслом очернить рассказчика – ибо все это может делать зависть, – то это непростительная злонамеренность, заслуживающая столь же дурного отношения, так как это можно встретить только в людях пустых, как в отношении ума, так и образования. И это распространяется настолько, что даже в книгах, которые печатаются, не избегают позорного и имеющего дурное происхождение желания прибегать к хорошо известным, нарушающим благонравие выходкам. Книги, подлежащие изданию, должны доставлять поучение и удовольствие, чтобы они наставляли и развлекали, а те, кто не имеет таланта для этого, – так как они этого уже не достигнут, – пусть не поддаются соблазну говорить непристойности, оскорбляющие людей с добрым именем, или пусть не пишут; ибо не должно все быть танцами мечей, [263] чтобы после них не оставалось никакой пользы и никакого воспоминания, какое сохранялось бы в душе. Книги, которые отдаются в печать, должны отличаться большой чистотой и безупречностью языка; чистотой в выборе слов и пристойности понятий и безупречностью в том, чтобы не примешивать никаких низостей, выходящих за пределы содержания, – как, например, клеветы или неуважения к тому, что делают другие, в особенности когда они направлены против того, кто умеет говорить и знает, что говорить, – и выраженных так плохо, что словно указывают пальцем, благодаря чему обнаруживается невежество авторов, подрывается доверие к их сочинениям, раскрывается их зависть и выказывается их злонамеренность.
263
В танце мечей от исполнителя требуется исключительная четкость движений. Эспинель берет этот танец как пример чисто формального искусства, граничащего с трюком.
Возвращаясь к вопросу о рассказывании, я скажу, что в беседах надлежит давать возможность говорить тому, кто говорит, а тот должен быть настолько осмотрительным, чтобы не распространяться излишне, не отклоняться от темы и не желать говорить только одному, ибо он должен дать возможность отвечать ему.
Я, повествуя о своей жизни, не подумал о том, что отшельник мог устать, слушая мою столь многословную речь. Но мне посчастливилось, ибо ему не только не надоело, но он опять начал побуждать меня, чтобы я продолжал осуществлять превосходное свое намерение, так как об этом он просил меня с самого начала; и, возвратившись к беседе с ним, я продолжал.
Глава II
Когда, или по предсказанию и знамению этой кометы, [264] или потому, что так было ведомо и угодно Господу Богу, умер король Португалии дон Себастьян в той знаменитой битве, где сошлись три короля и все три были убиты, то наследовавший ему кардинал дон Энрике, дядя Филиппа Второго, призвал своего племянника унаследовать королевство, [265] и вся Кастилия и Андалусия пришли в движение, чтобы служить своему королю с любовью и повиновением, какие Испания всегда питала к своим законным королям. Я прибыл из Вальядолида в Мадрид и, следуя изменчивости своего характера и общему мнению, отправился в Севилью, с намерением переправиться в Италию, так как я не смог прибыть вовремя, чтобы сесть на корабли, отправлявшиеся в Африку. [266] Я наслаждался величием этого славного города, преисполненного тысячи преимуществ, сокровищницы и собирательницы неизмеримого богатства, посылаемого океаном, за исключением того, которое он оставляет для себя скрытым навеки в его глубоких песках.
264
Имеется в виду комета, появившаяся во время пребывания Маркоса в Вальядолиде. (См. рассказ 1, гл. ХХIII.) Появление этой кометы действительно совпало со временем пребывания Эспинеля в Вальядолиде.
265
Предпринятый
266
Часть флота Филипп II отправил в Африку, чтобы поддерживать свои права на португальскую корону и в португальских колониях.
Когда затихли или, правильнее сказать, были приведены в лучшее состояние португальские дела, я остался на некоторое время в Севилье, где среди многих случившихся со мной приключений было одно, в котором я выказал большую отвагу. В то время был – и думаю даже, что есть и теперь, – сорт людей, не похожих ни на христиан, ни на мавров, ни на язычников, а религия их заключается в поклонении богине хвастовства, так как им кажется, что раз они принадлежат к этому братству, то их будут считать и почитать за храбрецов не потому, что они были такими, а только потому, что такими казались.
Случилось мне, проходя по Генуэзской улице, [267] столкнуться с одним из таких людей, причем я встретился с ним таким образом, что для того, чтобы мне пройти по сухому месту, я заставил его пройти по грязи. Он обернулся ко мне и с высоты своего величия сказал мне:
– Сеньор маркизище, вы не видите, как вы идете?
– Простите, ваша милость, – сказал я ему, – ибо я сделал это неумышленно.
– Так если бы вы сделали это умышленно, – возразил он, – разве вы не лежали бы уже в саване?
267
Улица в Севилье, получившая свое название от живших на ней генуэзцев, которые помогали Фернандо Католику в войне с арабами. В XIV–XV вв. торговые и финансовые интересы Генуи обусловливали дружественные отношения ее с Испанией.
При мне не было шпаги, так как я шел в одежде студента – звание, которым я всегда гордился, – и поэтому я вел себя со всей возможной скромностью, а он со всем высокомерием, каким обладают люди такого сорта.
Я сказал ему:
– Преступление не было таким тяжким, чтобы заслуживать столь великого наказания.
Тогда он сказал мне:
– Прикидываясь дурачком, вы, вероятно, не знаете, с кем вы встретились; но будьте спокойны, я не хочу наказывать вас больше, чем отсчитав на ваших щеках сорок пальцев, – что, по моим расчетам, составляло восемь пощечин.
Я подождал его, и когда он подошел, подняв руки, чтобы привести в исполнение наказание, я воспользовался одним приемом, который у меня всегда хорошо удавался. И было так, что, когда он подходил, поглощенный своим делом, я сделал свое, – и, схватив его шпагу за эфес, я со всей возможной быстротой вытащил ее из ножен. В тот же самый момент я влепил ему в лицо свои пять пальцев и ранил эфесом шпаги в левую щеку.
Увидя себя обезоруженным, он пустился бежать к Градас, [268] а несколько портных начали кричать:
268
Градас – галерея вокруг Севильского собора. Расположенная почти на метр над мостовой, она отделена от улицы массивными мраморными колоннами и цепями. Она служила излюбленным местом свиданий и прогулок для ищущих приключений.
– Победил, победил студент! – И они предупредили меня: – Уходите отсюда, потому что он пошел звать укрывшихся там, и они сейчас же вернутся сюда.
Я пошел в Сан-Франсиско, [269] а этот негодяй, очень бледный, без шпаги, вошел в Апельсиновый корраль, [270] волоча за собой плащ, с залитым кровью лицом, и когда его спросили, что произошло, он ответил, что его окружили тридцать человек и, схватив его, отняли у него шпагу, а когда они его ранили, он зубами отбился от них, откусив одному из них нос, а теперь он пришел за шпагой и щитом, чтобы искрошить их всех в куски. Они поспешили на то место, где произошла ссора, но все ремесленники говорили в мою пользу, на что один из пришедших, сгорбленный человек ниже среднего роста, левша, к которому все, казалось, относились с уважением, сказал:
269
Снесенные теперь церковь и монастырь Сан-Франсиско находились на площади того же имени.
270
Корраль – двор, огороженное пространство. Эспинель имеет в виду Апельсиновый патио, или двор Севильского собора, находящийся в южной части собора перед входом. Этот двор с фонтаном принадлежал еще мечети, которая была перестроена в Севильский собор.