Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
Добрым каторжанам, осужденным на галеры, показалось, что свобода свалилась им с неба, и они отправились разыскивать себе пропитание. Я от всей души радовался, что так удачно осуществился мой план, потому что хотя это и было за счет бедного тюремщика, но ради свободы все можно сделать.
Я был на этот раз словно демон, который искушает людей с той стороны, какую он замечает в них наиболее слабой: потому что он из-за алчности, а я из-за свободы – мы заключили очень хорошую сделку; ибо алчность настолько преобладает в душах, где она находится, – а таких душ много, – что заставляет их поддаться любой слабости. Добродетельные, которых нельзя поколебать заслугами, просьбами и подарками, когда на них нападает алчность, делаются податливыми, к удовольствию обеих сторон. У дурных, которые не поддаются ни насилию, ни хитрости, когда алчность показывает свое желтое лицо, смягчается твердость железных сердец. Сколько сдалось крепостей, сколько произошло измен, сколько было нарушено обетов затворничества, сколько целомудрия было развращено под натиском алчности! Все пороки, какие овладевают людьми, оставляют некоторую надежду на исправление в будущем, кроме распутства и алчности, которые охватывают и ослепляют всякую способность рассуждать; легче обуздать ярость сумасшедшего наказанием, чем образумить посредством совета непреодолимое желание жадного. Жадные подобны губке, которая хотя и впитывает всю воду, какую способна впитать, однако не насыщается
Глава III
Я отправился в Милан, боясь, как бы не случилось со мной какого-нибудь несчастья, так как я был охвачен сильным желанием прибыть туда; ибо несчастливые должны жить, всегда опасаясь, что с ними что-нибудь может случиться и обыкновенно случается. Есть река, протекающая через город Алехандриа, называющаяся Танар, на которой я увидел несколько подвижных водяных мельниц из дерева, вероятно, имеющих в своем основании какие-нибудь колеса, которые приводят их в движение, – но я не расспрашивал об этом, потому что это не интересовало меня. Когда мы дождались лодки, чтобы переправиться через По, реку весьма многоводную, после того как она поглощает Танар, мы вошли в нее вместе с несколькими бедными странницами, и посередине реки случилось так, что по течению Танара плыла одна такая водяная мельница из тех, у которых, должно быть, не было основания, и столкнулась с нашей лодкой таким образом, что перевернула ее вверх дном.
Лошадь – так как эти животные очень отважно плавают – бросилась в воду, я сейчас же ухватился за хвост, странницы за меня, а проводник за последнюю из них, и, погружаясь и поднимаясь на поверхность, временами касаясь ногами песка, мы достигли берега, где лошадь нас окропила из заднего прохода, так как, вероятно, она объелась ячменя; но не поэтому я перестал держаться за хвост, лишь только заметив, что ступаю по берегу.
Там мы нашли переправившихся на другой лодке нескольких человек различных национальностей: французов, немцев, итальянцев и испанцев; и, чтобы мы могли понимать друг друга, мы все говорили по-латыни; [385] но произношение у каждого было столь различным, что, говоря на очень правильном латинском языке, мы не понимали друг друга; это заставило меня очень задуматься над тем, что даже на одном и том же языке, распространенном по всей Европе, тяготеет до сих пор кара за Вавилонскую башню. [386]
385
Латинский язык до XVII в. был универсальным; это был язык церкви, науки и международных дипломатических сношений; университетское преподавание велось на латинском языке; образованные люди разных национальностей пользовались им в качестве разговорного.
386
По библейскому преданию, карой за постройку башни в Вавилоне, которая должна была достать до неба, явилось лишение строителей возможности понимать друг друга; эта легенда должна была объяснить появление различных языков.
Мы прибыли в Павию, славящуюся университетом; [387] меня ласково принял тогдашний кастелян, но так как желание мое влекло меня в Милан, то я не остановился, пока не увидел себя в этом чудесном городе, где всегда было столько великих святых, какими всегда продолжали быть прелаты этого превосходнейшего собора. [388] В то время им управлял святейший кардинал Карлос Борромео, [389] которого теперь называют Сан-Карлос, ибо жизнь его была такова, что его канонизировали через несколько лет после его смерти. Я прибыл в то время, когда совершались траурные торжества по случаю смерти святейшей королевы доньи Анны Австрийской, [390] и так как искали, кому бы поручить составление рассказа и стихов о примерной жизни столь высокой сеньоры, то миланский магистрат, хотя имел возможность поручить их самым выдающимся умам, счел за благо поручить их автору этой книги [391] – не как лучшему, а как наиболее желавшему служить своему королю и приобрести навык в столь высоких предметах, учась у столь выдающихся дарований, и предложившему и указавшему магистрату на превосходнейшего Анибала де Толентино, [392] который сделал бы это лучше всякого другого во всей Европе; однако, как находившемуся ближе всех, автору поручили, чтобы он это сделал. На этих похоронах я услышал проповедь блаженного Сан-Карлоса, которая была подобна самой его жизни. Я нашел своих друзей очень довольными и удивленными той быстротой, с какой я достиг свободы, и, желая узнать, как все это произошло, они заставляли меня рассказывать и сообщать об этом неоднократно. Ведь в самом деле бедствия, о которых рассказывают в благополучии или когда эти бедствия уже миновали, приобретают своеобразное удовольствие; ибо несчастья, как бы ни были они дурны, когда они происходят, становятся хорошими, когда прошли; бедствия похожи на рябину или кизил, которые, будучи зрелыми, терпки на вкус, но, после того как они перезреют и когда они уже начинают портиться, вместо терпкости в них появляется сладость. Они подобны тому, кто тонет в реке, так как он все время высовывает голову и прилагает всевозможные старания, чтобы выбраться из воды, но после того, как он выйдет из реки, он пьет ту же самую воду, которая хотела его утопить. Колет шипами кожура ореха, но после, разжевав его, получаешь удовольствие.
387
Университет в Павии, основанный в 1361 г., был одним из крупнейших научных центров эпохи Возрождения, наряду с университетами Болоньи и Падуи.
388
Миланский собор, начатый постройкой в 1386 г., считается одним из лучших архитектурных памятников итальянского Возрождения.
389
КарлосБорромео (1538–1584) был избран кардиналом в 1561 г. и вскоре назначен легатом в Италию и архиепископом Милана. Был канонизирован папой Павлом V в 1610 г.
390
Анна Австрийская (1549–1580), дочь
391
Новая автобиографическая вставка; стихи, о которых идет речь, помещены в сборнике Эспинеля «Rimas». Вопреки рассказу, Эспинель, видимо, хлопотал, чтобы ему было поручено их сочинение, так как он получил заказ на них благодаря содействию своего друга и покровителя Октавио Гонзаго.
392
Анибал де Толентино – итальянский поэт XVI в.
Я весьма обрадовался, увидев величие, плодородие и изобилие Милана, так как мне кажется, что мало городов в Европе может в этом равняться с ним, несмотря на то что он обладает большой сыростью или благодаря этим четырем сделанным руками человека рекам, [393] по которым в него прибывает такое изобилие продуктов, или потому, что местность сырая по своей природе, – отчего я всегда ходил с сильнейшими головными болями; и хотя я родился подверженным им, в этой стране я страдал от них гораздо сильнее. Всегда меня преследовали три вещи: невежество, зависть и ревматизм; но мучившие меня здесь приступы ревматизма продолжались до самого возвращения в Испанию. Я провел в Милане три года; но почти все время принужденный лежать в постели, триста раз пересчитывая балки на потолке, не делая ничего значительного, – с одной стороны, будучи всегда нерасположенным к этому, а с другой, потому что среди солдат мало упражняются в умственных занятиях. У меня явилось желание посмотреть Турин, [394] и по грехам моим это было в декабре месяце, в такое время, когда дорог нет, а есть реки вместо них, так что, хотя и была хорошая погода во время моего отъезда, я обманулся, думая, что так будет и дальше; и когда я прибыл в Буфалорес, [395] небо начало разражаться не дождем, а потоками воды, настолько непрерывными, что пропала возможность даже ощупью находить дорогу.
393
Намек на систему многочисленных судоходных каналов, которые были тогда для города основными путями сообщения. Они дали ему возможность сильно развить торговые сношения.
394
Турин – крупный торговый центр на реке По, к западу от Милана.
395
По-видимому, то же самое селение, которое Эспинель упоминает дальше под именем Буфалора.
Я прибыл в Турин и, испытав по пути вздувшиеся потоки, пробыл там два месяца в обществе другого испанца; но туманы были настолько сильны, что люди сталкивались на улице, не видя друг друга; эти туманы порождались близостью – как там говорят – По, протекающей около города, помимо того что по самому городу протекает много потоков воды. Но ведь в Испании через Севилью протекает Гвадалквивир, более многоводный, чем По, и иногда так прибывает в нем вода, что затопляет большую часть города, и все поле Таблада [396] превращается в море, по которому можно плавать, и я не видывал там таких туманов. И в Гранаде есть две реки, которые ее орошают, и много ручьев по улицам, и не появляется этот сумрак или туман.
396
Таблада – большое поле около Севильи, заливаемое Гвадалквивиром.
Но, оставляя это в стороне, мы остановились – другой испанец и я – на постоялом дворе, где я оказался в величайшей опасности и имел наилучшую возможность быть счастливейшим – возможность, какой не имел никогда раньше и никогда в жизни не буду иметь. Так как там обедало много народа, то мой спутник и я – мы дожидались, когда они кончат, чтобы сесть, но в это время какой-то старик, лет пятидесяти, умышленно начал говорить о новой религии, о религии реформированной, часто повторяя это; и, хотя он был уроженцем Женевы, он говорил на чистом итальянском языке, причем, когда он увидел испанцев, ему показалось уместным говорить громче, чем это было нужно. И, чокаясь кубками, они говорили ересь, вполне достойную людей, наполнившихся вином. Мой спутник говорил мне, чтобы я молчал, а они, поднимая кубки за здоровье своих покровителей, все возвращались к разговору о новой религии и о реформированной религии, так что вынудили меня спросить, что это была за религия и кто ее реформировал. Они ответили мне, что это была религия Иисуса Христа и что реформировали ее Мартин Лютер и Хуан Кальвин. Не слушая дальнейших слов, я сказал им:
– Хороша, должно быть, религия, реформированная двумя столь великими еретиками.
В трактире поднялось возмущение, и на меня и на другого испанца посыпалось столько ударов шпагами, что, если бы мы не поднялись на лестницу, нас искрошили бы. Хозяйка прекратила эту схватку, посоветовав им подумать о том, что они делают, так как мы были помещены здесь герцогом. Возмущение улеглось, потому что в то время еще не отказывали в повиновении герцогу Савойскому, [397] хотя отказывались повиноваться римской церкви. Когда шум утих, этот старик сказал мне:
397
Герцоги Савойе кие не отказывались от своих прав на Женеву, ставшую независимой с 1536 г., и неоднократно пытались вновь подчинить ее себе. Однако в 1603 г. они должны были признать ее независимость под протекторатом Франции и швейцарских кантонов.
– Почему вы называете еретиками двух столь святых мужей, последователями мнения которых является столько людей?
– Почему, – ответил я, – вы зовете святыми и реформаторами религии Иисуса Христа двух людей, которые всем и во всем, в жизни и нравах, были против учения Иисуса Христа и его Евангелий, которые были людьми распущенными, порочными, бесстыдными, лживыми, обманщиками, возмутителями государств, врагами всеобщего спокойствия?
Старик опять хотел возобновить беспорядок, и так как ему опять напомнили о страхе и уважении к герцогу, он замолчал, сказав только:
– Много званых и немного избранных, и эти избранные – мы.
– Лучше вы сказали бы, – ответил я, – много схваченных и немного званых, потому что они не идут в руки папы.
Странная вещь! Есть люди, находящиеся настолько вне естественного порядка, что из-за одной только распущенности и лени они отклоняются от той самой истины, которую в душе знают и признают. И у них есть могущественные люди, которые покровительствуют их заблуждениям, так что те и другие следуют их дурному намерению. Могущественные – говоря, что следуют учению людей мудрых, а другие – говоря, что имеют поддержку в могущественных князьях, как будто в этом было оправдание для стольких пороков и гнусностей, какие они совершают под покровом той распущенности, с какой заставляют их жить их учителя, в губительных мнениях которых есть вещи настолько смешные, что кажется, будто они намеренно хотят заблуждаться.