Жизнь на фукса

Гуль Роман Борисович

Перед открытием состязания и праздника гладкий, розовый пастор вошел на кафедру и сказал речь громким, гортанным голосом. Пастор говорил о том, как прекрасно наше отечество, как должны мы храбро защищать его, как защищали четыре года, и как важен стрелковый праздник для Вильдемана и Германии. Собравшиеся закричали троекратно "хох!". И под "Старый егерский марш" праздничное шествие двинулось по лугу. Впереди пританцовывал плац-майор, перевертываясь на ходу полькой.

А на лугу уж кричали пивники: "Пиво, пиво! мюнхенское! светлое!" Завертелась карусель лебедями, конями, зайцами. А в тире началось состязание в крепости рук и верности глаза.

Ночь в горах

наступает внезапно. Словно упадает. Когда она пала, на черном лугу карусель и балаганы зажглись огнями. А меж них затанцевали подвыпившие пары.

Но к двенадцати - конец праздника. Огни редеют в темноте. Карусель задергивается тентом. Отцы города уходят с луга, весело покачиваясь от дортмундского и мюнхенского, влитого за здоровье "короля стрелков" Рихарда Шульца.

В "Тысячелетней липе" они вскрикивают последнее "хох!". И тихо идут по домам, поддерживаемые женами.

На лугу в балагане остался огонь. Плац-майор сидит тут уж с одноцветными ногами - в пиджаке. Акробаты подсчитывают выручку. Карусельник укладывается спать. И от всего праздника лишь несколько юных пар, возбужденных весельем, не могут еще вернуться с темных гор, куда ушли по тропинкам.

Спит Вильдеман. Нет огней. Дальний это в беженском лагере, в комнате, где охает на тюфяке отец Николай и Вдовенко, сидя в исподниках, напевает фальцетом все ту же песню:

Вспомнил я отца и мать

И родного брата,

Мое сердце встрепенулось,

Я убил солдата.

Монастыри и замки

Ранним утром мы шли последней прогулкой по Гарцу. Шли молча. Там идти лучше. Путь держали через горы Шуленберг, Аренсберг - на Бад-Гарцбург. И к вечеру хорошо уснули в Бад-Гарцбурге, в отельчике "Дейтшес Хаус".

Прекрасно, читатель, в путешествии встать рано и выглянуть из окна гостиницы в незнакомый город. Из окна "Дейтшес Хаус" я выглянул в гарцбургский сад, шумящий под ветром. По ветвям его играло солнце. Потому что солнце "гуляет по всем городам".

Стуча коваными ботинками, шли мы по незнакомому Гарцбургу, смотря в лица гарцбургских людей. И это хорошо, читатель,- смотреть на людей, которых ты увидал случайно и никогда больше не увидишь. От этого на душе становится легко и весело. Хорошо жить без багажа!

Мы поднялись на гарцбургскую гору Бурцберг. Гора как гора, и нет в ней ничего замечательного, кроме на вершине стоящего памятника Бисмарку с несоответствующей действительности надписью: "Nach Canossa gehen wir nicht"54. Но Маттиас Эрцбергер уж побывал тогда в Версале и посидел в кресле Тьера. На барельеф старика Бисмарка я смотрю с грустью и говорю ему мысленно: "все пройдет, как с белых яблонь дым,- не надо быть столь категоричным, дядя. Сократ был тоже не глуп, но был много хитрее. Он не говорил, например, таких странностей: "Победитель оставляет побежденному только глаза, чтобы плакать".

После столь злободневных мыслей хорошо идти по дороге из Гарцбурга в Ильзенбург, где жила та самая принцесса, о которой прекрасными стихами рассказал Генрих Гейне:

Зовусь я принцессою Ильзой,

Живу в Ильзенштейне своем.

Ильза с горы Ильзенштейн - родная сестра нашей Тамары, которая жила в "глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле". Сейчас Тамары уже нет. Может быть, она превратилась в Терек? Принцесса Ильза существует - она превратилась в шумящий бурливо, как Терек, бегущий по камням поток. Так говорит поэтическое предание народа. Этот поток замкнут в "глубокие теснины". Только тут не Дарьял, а Ильзенштейн. Поток также бурлив, также невелик. И я убеждаюсь, что оба поэтических преданья рождены

однородностью сексуальной символики народного творчества. И Ильза и Тамара одинаково завлекали путников, страдая эротической неистовостью. И ведь не превратилась же Ильза в "соляной столб"? А именно обе связаны с потоком, павшим и бурно разлившимся по камням меж крепких скалистых теснин.

На вершине скалы Ильзенштейн, отовсюду видный,- стоит черный крест. Что это за крест? Подымаясь, мы думаем, что у креста есть соответствующая надпись.

Со скалы зарябило в глазах от ослепительной панорамы окрестности. Горы. Реки. Леса. Города. Долины. Весь Гарц - на ладонке. Но я иду к кресту. Он громадный - чугунный. У подножья надпись: "Поставлен князем Христианом Штольбергом в память друзей, павших в войне 1813 года". Это вовсе не значит, что феодал сам тащил крест на скалу. Он только приказал своим кнехтам. Кнехты тащили. Тащить, наверное, было трудно, кнехты потели, падали. Но зато вот уже столетие стоит крест, видный на всю округу. И можно узнать, что у князя Христиана Штольберга были и пали друзья в 1813 году. Молодец князь! Если б меня разорвало снарядом в галицийской кукурузе, ни один бы друг не втащил креста на гору. Нельзя же поставить 5 миллионов крестов. Надо 5 миллионов гор. Где их взять? А тут, смотрите через 100 лет пришел на гору Роман Гуль и узнал, что князь Штольберг любил друзей. Вечная память! Но довольно гробниц. Солнце светит. День в разгаре. И к черту лирику князя Штольберга.

Хороши деревенские ресторанчики в Германии. Шницель мы запиваем кружкой пива. А надпись над стойкой находим интересней княжеской:

Даваться в долг не будет,

Так торговать нельзя,

А то товар убудет

И вместе с ним друзья!

В умерший у пруда ильзенбургский замок мы не заходим. Идем в деревеньку Дрюбек. И сразу же входим в белеющий мытыми стенами дрюбекский монастырь. Из его окон кивают головами дамы в завитушках и белых чепцах. Старые, знатные, успокоившиеся после светских бурь, живут они здесь на покое. А на дворе, вся в подпорках, стоит тысячелетняя липа, шумя широкошумной листвой, как дубрава. Привратник, видом много старше липы, шамкает в золотом закате, провожая по мощенному голышами дворику. В десятитысячный раз с закрытыми глазами повторяет, что монастырь основан в 857 году и первой аббатисой его была Адель Грунд.

Мы входим в церковь, где лежат кости Адель Грунд, где висят по стенам гобелены, вытканные пальцами древних монашек, и где на железной доске выведено четкой латынью:

"Благодарим тебя, боже, за нашу победу под Бель-Альянс"55.

Как ни белы стены монастыря, а хорошо выйти из них в поля, где паровыми плугами и тракторами поднимают старую немецкую землю. И мальчики на бело-розовых арденах тротом едут по утрамбованному шоссе.

От бережно хранимых антикварностей - мы устали. Бегло осматриваем замок Бланкенбург, где Петр I неудачно сватал царевичу Алексею браунгшвейгскую принцессу 56. Но все же, несмотря на усталость, у замка Регенштейн останавливаемся изумленные.

В глубине средневековья основали его рыцари-разбойники во главе с атаманом графом Вольфом. Это не здание, а в неприступной скале - высеченные комнаты. Из них, в откос с вершины, пробиты окна и пролеты. Отовсюду виден Регенштейн. Но подступы к нему узки и коварны. Не поддаваясь никому в битвах, до старости прожил здесь легендарный бандит граф Вольф.

В тридцатилетнюю войну пришел сюда и стал с войском Валленштейн 57. И гиды показывают колодец, в котором у Валлейнштейна сидел пленный епископ. Суров был Валленштейн. Уморил в колодце священнослужителя. И в пещере поставил дыбу, где для осмотра посетителей аккуратно сложены кости погибших и черепа.