Жизнь на миссисипи

Твен Марк

Его пароход только что прибыл. Я ждал этого парохода несколько дней, собираясь вернуться на нем в Сент-Луис. Мы с капитаном присоединились к компании дам и мужчин — гостей майора Буда — и вместе с ними отправились на быстром катере на пятьдесят четыре мили вниз по реке, на сахарную плантацию бывшего губернатора Вормоса. За городом у берега стоял целый ряд дряхлых, расшатанных, устарелых пароходов, — ни одного из них мне не приходилось видеть раньше. Все они были выстроены, изношены и выброшены, с тех пор как я побывал тут в последний раз. Это дает представление о бренности миссисипского парохода, о его недолговечности.

В шести милях ниже города нам показали толстую обветшалую кирпичную трубу, торчавшую

над магнолиями и виргинскими дубами,—это памятник, воздвигнутый благодарным государством в честь битвы под Новым Орлеаном — победы Джексона над британцами 8 января 1815 года. Война к этому дню была окончена, оба государства заключили мир, но известие о нем еще не дошло до Нового Орлеана. Если бы в те дни была телеграфная сеть, кровь не была бы пролита, жизни не были бы загублены, и — сверх того — Джексон, вероятно, не был бы президентом. Мы уже изжили беды, которые принесла нам война 1812 года, но еще долго не изживем бед, которые натворил Джексон за свое президентство.

Плантация Вормоса занимает обширную площадь, и гостеприимство дома Вормосов столь же широко. Здесь мы увидели впервые работу паровых плугов. Паровик-тягач сам передвигается на колесах до назначенного места, потом останавливается и стальным тросом тянет к себе громадный плуг за двести или триста ярдов, через поле, между рядами тростинка. Эта штука врезается в чернозем фута на полтора. Плуг похож на киль пароходе с реки Гудзон. Когда негр-рулевой усаживается на один конец, этот конец опускается к земле, а другой подымается высоко на воздух. Эти огромные качели идут, качаясь и перекатываясь, как корабль в море, и не каждый цирковой наездник сможет удержаться на них.

Плантация занимает две тысячи шестьсот акров, шестьсот пятьдесят из них — под сахарным тростником; кроме того, там есть отличная апельсиновая роща в пять тысяч деревьев. Тростник разводят каким-то сложным и трудным научным способом, слишком непонятным и запутанным, чтобы мне попытаться его объяснить, знаю только, что он принес сорок тысяч долларов убытку в прошлом году. Других подробностей не помню. Однако урожай этого года должен дать тысячу или тысячу двести тонн сахару, так что убытки прошлого года не имеют значения. Эти хлопотливые и дорогие научные способы обработки дают сбор от полутора до двух тонн с акра, а это втрое или вчетверо больше, чем получали с акра в мое время.

Дренажные канавы везде кишат мелкими крабами — «скрипачами». Видно было, как они рассыпались во все стороны при неожиданном шуме. Очень дорогое удовольствие эти крабы: они вгрызаются в деревянные пристани и разрушают их.

Сахарный завод представляет собой путаницу чанов, бочек, чашек, фильтров, насосов, труб и машин. Производство сахара исключительно интересно. Сначала троотгаик закладывают в центрифуги и выжимают из него сок; затем сок проходит испарительные чаны, где извлекают волокно; затем — сквозь костные фильтры, чтобы удалить спирт; затем — через осветляющие цилиндры, чтобы отделить патоку; затем — сквозь грануляционную трубу, чтобы сконденсировать; затем — через вакуум-аппарат, чтобы высушить. Теперь сахар готов в продажу. Я набросал эти сведения по памяти.. Процесс кажется простым и легким. Но не обманывайтесь. Производство сахара — одно из труднейших в мире. А сделать сахар хорошо—почти невозможно. Если вы сами время от времени будете проверять сахар в течение нескольких лет и запишете результаты, вы убедитесь, что из двадцати фабрикантов — может быть, двое сумеют выпустить сахар без примеси песка.

Мы могли бы опуститься к устью реки и посетить место грандиозных работ капитана Идза — дамбы, стиснувшие реку стенами, отчего ее глубина достигла двадцати шести футов, — но сообща решили, что ехать туда бесполезно, так как при теперешнем уровне воды все залито и ничего не видно.

Мы могли бы посетить

оригинальный старинный поселок «Лоцманский городок», который, как рассказывали, стоит в воде на сваях и где почти все передвигаются в яликах и челноках, даже во время свадеб и похорон; где самые маленькие мальчики и девочки так же ловко обращаются с веслом, как дети сухопутные с велосипедами.

Мы могли бы сделать еще многое, но из-за ограниченного времени мы просто вернулись домой. Путешествие вверх по сверкающей реке, обдуваемой прохладным ветерком, было чудесно и могло бы стать достаточно сентиментальным и романтичным, если бы в наши разговоры не вмешивался ручной попугай, чьи неутомимые комментарии по поводу пейзажа и гостей были всегда чересчур земными, а иногда и богохульными. К тому же он обладал в излишестве свойственным его породе противным, режущим слух металлическим смехом Франкенштейна, — смехом, в котором нет души. Он сопровождал этим смехом каждую сентиментальную фразу, каждую трогательную песенку. Он кудахтал с отвратительной настойчивостью после того, как спели «Снова дома, снова дома, с дальних берегов», и крикнул, что он «гроша ломаного не даст за такой паршивый груз». Никакая романтика, никакие чувства не могут выдержать подобное издевательство; песни и разговоры вскоре умолкли, и это привело попугая в такой восторг, что он от радости стал ругаться, пока не охрип.

Затем мужская половина кампании прошла на бак покурить и поболтать. Я встретил нескольких старых пароходных служащих и узнал от них многое о том, что случилось с моими прежними товарищами по речной жизни за время моего долгого отсутствия. Я узнал, что лоцман, у которого я когда-то служил рулевым, стал спиритом и уже лет пятнадцать получает каждую неделю письма от покойного родственника через нью-йоркокого спиритического медиума по имени Манчестер, причем почтовые расходы соответствуют расстоянию: от почтового отделения в раю до Нью-Йорка — пять долларов; от Нью-Йорка до Сент-Луиса — три цента. Я отлично помню мистера Манчестера. Я как-то заходил к нему, лет десять тому назад, с несколькими приятелями, один из которых хотел справиться об умершем дядюшке. Этот дядя погиб на редкость жестокой и необычайной смертью лет за шесть до того: его пронес циклон мили три и свалил его телом дерево четырех футов в диаметре у основания и шестидесяти пяти футов в вышину. Этого триумфа он не пережил. На сеансе, о котором я начал рассказывать, мой приятель расспрашивал своего покойного дядю через мистера Манчестера, и покойный дядя писал ответы, пользуясь для этой цели рукой и карандашом мистера Манчестера. Вот запись заданных вопросов и плоской пошлятины, которую преподносил Манчестер в качестве ответов духа. Если этот человек не самый жалкий жулик в мире, прошу у него прощения.

«Вопрос: Где вы находитесь?

Ответ. В мире духов.

В. Вы счастливы?

О. Очень счастлив. Совершенно счастлив.

В. Как вы развлекаетесь?

О. Беседой с друзьями и с другими духами.

В. А еще как?

О. Никак. Нам больше ничего не нужно.

В. О чем вы говорите?

О. О том, как мы счастливы, и о друзьях, оставшихся на земле; о том, как влиять на них для их спасения.

В. А когда все ваши друзья перейдут в страну духов, о чем вам останется говорить тогда? Только о том, как вы счастливы — и все?

Ответа нет. Объясняют, что духи не отвечают на легкомысленные вопросы.

В. Как же духи, которые готовы всю вечность проводить в легкомысленных занятиях и считать это счастьем, так строго относятся к легкомысленным вопросам на эту тему?

Ответа нет.

В. Вы хотели бы вернуться?

О. Нет.

В. Готовы ли вы подтвердить это под присягой?

О. Да.

В. Что вы там едите?

О. Мы не едим.

В. Что вы пьете?

О. Мы не пьем.

В. Что вы курите?