Жизнь (не) вполне спокойная
Шрифт:
Голодные мы были, как черти, помчались в этот кабачок, если только про мое шкандыбание можно сказать «помчалась». В кабачке мне пришло в голову, что ситуация сложилась замечательная. Я — гражданка Польши, мой сын — канадец, мы сидим в Германии и разговариваем по-итальянски. С первых слов «buona sera, signora» между нами и официанткой возникла грандиозная дружба, и мы с сыном решили, что всегда будем тут обедать.
Девочки Роберта приехали ненадолго, на неделю или на восемь дней: Монике надо было возвращаться в школу, а Зосе — на
Кроме того, пришлось наносить и светские визиты, потому что у Зоси в Париже была подружка, а у нас у всех — Михал.
Михал — наш «церковный» племянник, сын Марыси, сестры моего первого мужа, отца моих детей. Он живет в Париже с женой Йолей.
Была осень, и я предложила всем поесть устриц. В Париже устрицы можно есть лишь в те месяцы, в названии которых есть буква «р». Этой буквы нет только в летних месяцах.
Я знала, что лучшие устрицы в огромном разнообразии можно достать в любое время суток на Монпарнасе, на бульваре Распай, туда мы и решили зайти сразу после бегов в Лоншане.
Единственным человеком, который с тех бегов вынес хоть какой-то выигрыш, оказалась Зося, которая зареклась играть вообще. Однако она все-таки не выдержала и время от времени просила поставить ей по пять франков на каких-нибудь лошадок, что в результате принесло ей чистую прибыль в размере сорока восьми. Разнообразные эмоции вызвали волчий голод, и для нас в мире не осталось ничего, кроме мечты об устрицах.
Мы направились на Монпарнас. Не исключаю, что я даже пыталась показать сыну, куда ехать. Карта Парижа напечатана микроскопическими буквами. Город вроде бы и освещен, но далеко не всегда подсвечены названия улиц. Примерно через час, где-то в половине второго ночи, увидев полицейскую патрульную машину, я сдалась.
— Что делать, дитятко, давай спрашивать путь у полицейских. Одному богу ведомо, где мы находимся.
Полицейский отреагировал на наш вопрос в высшей степени странно.
— О, но ведь это же очень далеко! — ответил страж порядка, подозрительно глядя на нас.
— Ну и что теперь? — спросил Роберт, обращаясь ко мне. — Мы не попробуем устриц, потому что до них далеко ехать? Он что, считает, что нам не хватит бензина, или как?
— Пусть пальцем покажет хотя бы направление, — потребовала я.
К счастью, Роберт, со времен Алжира, французским языком владел. Он что-то сказал полицейскому, и тот ткнул пальцем в нужную сторону. Мы тронулись и, к собственному изумлению, уже через четверть часа оказались среди забегаловок с устрицами.
После дегустации выяснилось, что Зосе и Монике устрицы не понравились. Мы на пару с дитятком слопали сорок три штуки, и я заподозрила, что в английских романах девятнадцатого века концы с концами не сходятся, потому что в них герои могли сожрать по четыре дюжины каждый.
Две дюжины — это потолок, пусть даже я их очень люблю. Может, нам не хватало шампанского, чтобы их запивать? Мне это просто в голову не пришло.
Мы тронулись в обратный путь. Дорога с Монпарнаса
— Ну, вот тебе речка, как ты просила. Теперь вправо или влево? Прямо ехать не могу, там глухая стена.
— Понимаешь, — огорченно лепетала я, — ты проехал столько мостов, что я уже и не понимаю, на каком берегу Сены мы находимся. Если бы знала, мы были бы уже дома.
Тут поступило предложение выйти на набережную, бросить в воду веточку и посмотреть, куда она поплывет. Увы, веточки поблизости не оказалось. Я еще вспомнила, что на набережных Сены одностороннее движение, но это мне ничего не дало. Я велела дитятку ехать по набережной реки и посмотреть, что из этого выйдет.
В итоге спасло нас зрелище собора Парижской Богоматери, освещенного всеми огнями Нотр-Дам-де-Пари. До гостиницы нам удалось добраться только в четвертом часу утра.
Возвращалась я из Польши снова через Штутгарт, точнее говоря, через германский Корнталь.
Гражина то смеялась, то плакала надо мной.
— В прошлом году — нога, сейчас ребро, — причитала она. — Что же будет в следующий раз?
— Типун тебе на язык! — сплюнула я. — По логике выходит, в следующий раз приеду без головы или целиком в гипсе. А я этого не желаю. И не хихикай так, не то тебе же аукнется.
Каким чудом я позволила Марте уговорить себя на совместное написание сценария, я сама не могу понять. После неудачных предыдущих попыток я совершенно потеряла желание экранизировать свои книги, а уж принимать непосредственное участие в этой деятельности и вовсе не собиралась. Кто хочет — пусть мучается, вольному воля, только вот без меня, пожалуйста. Но эта юная мегера сумела меня заставить!..
Скорее всего, оптимизмом меня наполнила мысль, что режиссером будет Марта, и, видимо, она стремилась к той же цели, но ее слегка удерживала мысль, что до сих пор она работала исключительно в документальном кино, а художественного она всё-таки слегка побаивалась. Марта хотела бы сначала попробовать свои силы в качестве второго режиссера и на это мы с ней обе надеялись. Я готова была на всякие жертвы, потому что, не говоря уже о личной симпатии, Марта — единственное связанное с кинематографией существо, которое внутренним взором видит ту же самую картинку, что и я. Она чувствует атмосферу, которую я стремилась создать в книге, и правильно воспринимает психологию и мотивацию поступков моих героев.
Правда, есть одно исключение…
Мы принципиально по-разному воспринимаем эталон мужской красоты. Ей нравятся бородачи, а мне не очень. Марта всё же достаточно легко смирилась с тем фактом, что в моих произведениях не водятся неандертальцы и бедуины, и мы начали работать. Для меня это происходило в антракте между двумя книжками.
Марта пустила у меня корни сначала на одну неделю, потом на вторую. Жила она в гостинице, очень близко от меня, и прилетала ко мне ежедневно в девять утра.