Жизнь ненужного человека
Шрифт:
– Кому же они жалобы писали?
– Уж не знаю!
– ответила Лиза.
– А Марья плакать пошла!
– заметила кухарка.
Дверь отворилась, и, покашливая, вошёл брат кухарки.
– Холодновато!
– сказал он, снимая с шеи красный шарф.
– А вот, выпей скорее...
– Следует! Здравствуй и поздравляю.
Тонкий, он двигался свободно, не торопясь, а в голосе у него звучало что-то важное, не сливавшееся с его светлой бородкой и острым черепом. Лицо у
"Революционер!" - напомнил себе Евсей, молча пожимая руку столяра. И заявил: - Мне пора идти...
– Куда?
– вскричала кухарка, схватив его за руку.
– Ты, купец, не ломай компании...
Зимин взглянул на Евсея и задумчиво сказал:
– Вчера у нас на фабрике ещё заказ взяли. Гостиную, кабинет, спальню. Всё - военные заказывают. Наворовали денег и хотят жить в новом стиле...
"Ну, вот!
– с досадой воскликнул мысленно Евсей.
– Сразу начал, - ах, господи!"
Не представляя, к чему поведёт его вопрос, он спросил столяра:
– А у вас на фабрике революционеры есть?
Точно уколотый, Зимин быстро повернулся к нему и посмотрел в глаза. Кухарка нахмурилась и сказала негромко и недовольно:
– Говорят, они везде теперь есть...
– От ума это или от глупости?
– спросила Лиза.
Не выдержав тяжёлый и пытливый взгляд столяра, Климков медленно опустил голову. Вежливо, но строго Зимин осведомился:
– Вас почему это интересует?
– Я - без интереса!
– вяло ответил Евсей.
– Зачем же вы спрашиваете?
– Так!
– сказал Евсей, а через несколько секунд прибавил: - Из вежливости...
Столяр улыбнулся.
Евсею казалось, что три пары глаз смотрят на него подозрительно и сурово'. Было неловко, и что-то горькое щипало в горле. Вышла Маша, виновато улыбаясь, оглянула всех, и улыбка исчезла с её лица.
– Что это вы?
"Это - от вина!" - мелькнуло в голове Евсея. Он встал на ноги, покачнулся и заговорил:
– Я спросил потому, что давно хотел сказать вашей сестре про вас...
Зимин тоже встал, лицо его сморщилось, пожелтело, он спокойно спросил:
– Что - сказать- про меня?
До слуха Евсея дошёл тихий шёпот Маши:
– Из-за чего они?
– Я знаю, - говорил Евсей, и ему казалось, что он поднялся с пола на воздух, качается в нём, лёгкий, как перо, и всё видит, всё замечает с удивительной ясностью, - что за вами следит агент охранного отделения...
Кухарка покачнулась на стуле, изумлённо и испуганно воскликнув:
– Ма-атвей?..
– Позволь!
– сказал Зимин, успокоительно проведя рукой перед её лицом.
Потом он решительно и строго приказал:
– Вот что, молодой человек, - вам надо идти домой! И мне. Одевайтесь...
Евсей улыбался. Он всё ещё чувствовал себя пустым и лёгким, это было приятно. Он плохо помнил, как ушёл, но не забыл, что все молчали и никто не сказал ему - прощай...
На улице Зимин толкал его плечом в плечо и говорил негромко, отчётливым голосом:
– Прошу вас к сестре моей больше не ходить...
– Разве я вас обидел?
– спросил Евсей.
– Вы кто такой?
– Я торгую...
– А откуда вам известно, что следят за мной?
– Знакомый сказал...
– Шпион?
– Да...
– А вы тоже шпион?
– Нет, - сказал Евсей.
Но, взглянув в лицо Зимина, бледное и худое, вспомнил глуховатый спокойный звук его голоса и без усилия поправился:
– Тоже...
Несколько шагов молчали.
– Ну, идите!
– сказал Зимин, вдруг останавливаясь. Голос его прозвучал негромко, он странно потряс головой.
– Ступайте...
Евсей прислонился спиной к забору и смотрел на столяра, мигая глазами. Зимин тоже рассматривал его, покачивая правую руку.
– Ведь вот, - недоумённо сказал Евсей, - вам сказал правду, что за вами следят...
– Ну?
– А вы сердитесь...
Столяр наклонился к нему и облил Климкова волною шипящих слов.
– Да чёрт с вами, - я и без вас знаю, что следят, ну? Что, - дела плохо идут? Думал меня подкупить да из-за моей спины предавать людей? Эх ты, подлец!.. Или хотел совести своей милостыню подать? Иди ты к чёрту, иди, а то в рожу дам!
Евсей отвалился от забора и пошёл.
– Га-адина!
– услышал он сзади себя брезгливый вздох.
Климков повернулся и первый раз в жизни обругал человека во всю силу своего голоса.
– Сам гадина! Сукин сын...
Столяр не ответил, и шагов его не было слышно. Где-то ехал извозчик, под полозьями саней взвизгивал снег, скрежетали камни.
"Назад пошёл туда", - соображал Климков, медленно шагая по тротуару.
Он сплюнул, потом тихонько запел:
Уж ты сад ли мой сад...
И снова остановился у фонаря, чувствуя, что надо утешить себя.
"Вот я иду и могу петь... Услышит городовой - ты чего орёшь? Сейчас я ему покажу мой билет... Извините, скажет. А запоёт столяр - его отправят в участок. Не нарушай тишины..."
Климков усмехнулся, глядя в темноту.
"Да, брат? Ты - не запоёшь..."
Это не успокоило, на сердце было печально, горькая, мыльная слюна оклеивала рот, вызывая слёзы на глазах.
Уж ты са-ад ли мой са-ад,