Жизнь после жизни
Шрифт:
Через пару дней — то же самое.
— Снова брат нагрянул, мисс? — спросил ее хозяин и подмигнул; она вспыхнула.
В одном из итальянских ресторанчиков Сохо, где она «оказалась совершенно случайно», ей без вопросов продали пару бутылок кьянти. «Бочковый херес» — можно было прийти с бидоном в продуктовый магазин в конце улицы, и тебе наливали прямо из бочонка («Это для мамы»). В пабах, как можно дальше от дома, — ром («для отца»). Она, как ученый, экспериментировала с разными алкогольными напитками, но так и не нашла ничего лучше, чем самая первая бутылка кроваво-красного вина, зардевшаяся влага Иппокрены.{62} Она придумала предлог, чтобы
Урсула втайне пристрастилась к выпивке. Это было глубоко личное действо, интимное, одинокое. Сердце у нее заходилось страхом и предвкушением одновременно при одной мысли о спиртном. К сожалению, от молодой женщины из Бейсуотера, зажатой между строгостями закона о торговле спиртными напитками и страхом унижения, требовались немалые ухищрения, чтобы потакать своей слабости. Богатым приходилось легче: у Иззи, например, где-то был открытый счет, кажется в «Хэрродсе», — ей просто доставляли домой все, что душе угодно.
Обмакнув палец ноги в воды Леты,{63} Урсула стремительно пошла ко дну и в считаные недели соскользнула от трезвости к пагубной страсти. Это было и позором, и спасением от позора. Каждое утро она просыпалась с мыслью: сегодня вечером — ни за что, ни капли, но во второй половине дня нетерпение нарастало и она уже предвидела, как переступит порог квартиры и встретит забытье. Ей доводилось читать сенсационные репортажи из опиумных притонов Лайм-хауса, но она не знала, можно ли им верить. Опиум, похоже, был еще лучше бургундского, если требовалось заглушить боль бытия. Вероятно, Иззи могла бы просветить ее относительно местонахождения китайского опиумного притона, поскольку она сама когда-то «курманила таян»,{64} о чем сообщала с полной безмятежностью, но Урсула никогда не решилась бы спросить. Вряд ли этот путь привел бы ее в нирвану (кое-что она все же почерпнула у доктора Келлета), но явно грозил привести к новой Белгравии.
Иззи время от времени допускалась в лоно семьи («На свадьбы и похороны — еще куда ни шло, — постановила Сильви, — но на крестины — ни в коем случае»). Ее пригласили на свадьбу Памелы, но, к глубочайшему облегчению Сильви, она прислала вежливый отказ с извинениями. «На эти дни как раз улетаю», — объяснила она. У кого-то из ее знакомых был личный самолет (потрясающе), и ей пообещали перелет в Берлин. Время от времени Урсула наведывалась к ней в гости. В прошлом у них был общий ужас Белгравии, что еще больше их сблизило, хотя вслух они об этом не говорили.
Вместо себя Иззи прислала свадебный подарок: набор серебряных вилочек для торта. Памелу это позабавило.
— Какое мещанство, — сказала она Урсуле. — Иззи не перестает удивлять.
— Почти готово, — промычала нисденская закройщица сквозь зажатые в губах булавки.
— Кажется, я и вправду слегка раздалась, — сказала Урсула, разглядывая в зеркале желтый атлас, который силился объять ее брюшко. — Надо будет вступить в Женскую лигу здоровья и красоты.
Трезвая как стекло, она споткнулась и упала по дороге с работы домой. Был ненастный ноябрьский вечер, сырой и темный; Урсула попросту не заметила, что одну из плит тротуара слегка вздыбил корень дерева. Руки у нее были заняты: в обеденный перерыв она успела забежать в библиотеку, потом в продуктовый магазин и теперь инстинктивно спасала книги и продукты, но не себя. В результате она растянулась плашмя на тротуаре, причем основной удар пришелся на нос. Ее оглушила боль, какой она еще не знала. Стоя на коленях, Урсула зажимала нос руками, забыв думать о книгах и продуктах, разлетевшихся по мокрому тротуару.
— Ох ты, — донесся до нее мужской голос, — не повезло вам. Давайте помогу. Ваш персиковый шарфик весь в крови. Или правильнее сказать «цвета само»?
— Персиковый, — выдавила Урсула, сохранявшая вежливость, несмотря на боль.
Она и думать забыла про свой мохеровый шарф. Крови, похоже, было много. Лицо распухало, густой ржавый запах не отступал, но боль слегка улеглась.
Мужчина, хоть и невысок ростом, оказался вполне приятным, у него были песочного цвета волосы, голубые глаза и красиво очерченные скулы, обтянутые чистой, будто отполированной кожей. Он помог ей подняться. Урсула оперлась на его крепкую сухую ладонь.
— Меня зовут Дерек, Дерек Олифант.
— Элефант? [34]
— Олифант.
Через три месяца они поженились.
Дерек был родом из Барнета; Сильви сочла его — как и Гарольда — заурядным. Естественно, Урсулу он привлек именно этим. По профессии он был учителем — преподавал историю в небольшой школе для мальчиков («для сыновей честолюбивых лавочников», небрежно говорила Сильви) и в период ухаживания водил Урсулу на концерты в Уигмор-Холл и на прогулки в Примроуз-Хилл. {65} Они подолгу катались на велосипедах и в конце пути останавливались в каком-нибудь окраинном кабачке под открытым небом, чтобы заказать полпинты слабоалкогольного пива для него и лимонад для Урсулы.
34
Elephant (англ.) — слон.
Оказалось, что у нее перелом носа («Ой, бедняжка, — написала ей Памела. — У тебя был такой прелестный носик»). Перед тем как сопроводить Урсулу в больницу, Дерек отвел ее в ближайший паб, чтобы она хоть немного привела себя в порядок.
— Разрешите, я возьму вам бренди, — сказал он, когда Урсула присела к столу, а она ответила:
— Нет-нет, не надо, мне бы только стакан воды. Я фактически не пью, — хотя накануне отрубилась на пороге спальни, опорожнив бутылку джина, тайком прихваченную у Иззи.
Поворовывая у тетки, она не испытывала никаких угрызений совести. Иззи забрала у нее больше. Белгравия и так далее.
Урсула бросила пить так же резко, как начала. Ей представлялось, что внутри у нее пустота, которая образовалась еще в Белгравии. Прежде она пыталась залить эту пустоту спиртным; теперь брешь мало-помалу заполнялась чувствами к Дереку. Что это были за чувства? Большей частью облегчение оттого, что нашелся человек, который о ней заботится, человек, не ведающий о ее позорном прошлом.
«Я влюблена», — не помня себя от радости, написала она Памеле.
«Ура», — ответила Памела.
— Иногда, — сказала Сильви, — мы склонны принимать благодарность за любовь.
Мать Дерека по-прежнему жила в Барнете, отца уже не было в живых, младшая сестра погибла.
— Жуткая трагедия, — рассказывал Дерек. — Когда ей было четыре года, она упала в камин.
Сильви всегда очень следила за каминными ограждениями. Сам Дерек в детстве мог утонуть, о чем поведал Урсуле, когда услышал, какая история произошла с ней в Корнуолле. То было одно из немногих выпавших на ее долю происшествий, в котором она не видела почти никакой своей вины. А что же случилось с Дереком? Сильный прилив, перевернутая лодка, героический заплыв к берегу. Никакой мистер Уинтон не понадобился.