Жизнь после жизни
Шрифт:
На следующий день Германия вторглась в Польшу.
Апрель 1945 года.
Месяц за месяцем они, как крысы, жили в подвале. А что еще оставалось, если днем бомбили британцы, а ночью — американцы. Сырой, мерзкий подвал их дома на Савиньи-плац освещала скудная керосиновая лампа, отхожим местом служило ведро, и все же в подвале было лучше, чем в каком-нибудь из городских бункеров. Как-то раз они с Фридой средь бела дня попали под бомбежку в районе зоопарка и нырнули в бомбоубежище под зенитной башней у станции метро «Зоопарк»:
Потолок и стены затряслись от сильнейшего взрыва — снаряд разорвался у зоопарка. Все тело засасывала и толкала взрывная волна, и Урсула в ужасе подумала, что у Фриды могут не выдержать легкие. Но в этот раз обошлось. У некоторых началась дурнота, но выплевывать рвотные массы было, к несчастью, некуда, разве что себе на ноги или, еще того хуже, на ноги другим. Урсула зареклась спускаться в убежище под зенитной башней. Лучше уж, решила она, погибнуть на улице вместе с Фридой — во всяком случае, быстро. В последнее время она часто об этом думала. С Фридой на руках, мгновенная, чистая смерть.
Быть может, оттуда, с неба, сбрасывал на них бомбы не кто иной, как Тедди. Урсуле хотелось так думать: это означало бы, что он жив. Однажды к ним в дверь постучали — когда еще у них была дверь, до того как британцы начали свои беспощадные бомбардировки в ноябре сорок третьего. Урсула открыла: за порогом стоял щуплый парнишка лет пятнадцати-шестнадцати.
У него был загнанный вид, и Урсула решила, что бедняга ищет укрытия, но он сунул ей в руку какой-то конверт и умчался — она даже рта раскрыть не успела.
Конверт был мятый и замусоленный. На нем стояло ее имя и адрес; она расплакалась, узнав почерк Памелы. Тонкие голубые листки, исписанные, судя по дате, чуть ли не месяц назад. Хроника семейных дел: Джимми в армии, Сильви — на домашнем фронте («новое оружие — куры!»). Сама Памела здорова, живет в Лисьей Поляне, теперь уже с четырьмя мальчишками. Тедди служит в Королевских ВВС, командир эскадрильи, кавалер ордена «За боевые заслуги». Хорошее, подробное письмо, а в конце приписка, вроде постскриптума: «Печальную весть оставила напоследок». Скончался Хью. «В сороковом году, тихо, от сердечного приступа». Урсула уже не рада была этому письму: ей хотелось и дальше верить, что Хью жив-здоров, а Тедди и Джимми далеки от этой бойни — выполняют свой долг где-нибудь в угольной шахте или в отрядах гражданской обороны.
«Все время думаю о тебе», — писала Памела. Никаких упреков, никаких «я же говорила», никаких «почему ты не вернулась домой, пока еще была возможность?». Урсула пыталась, но, конечно, опоздала. На следующий день после того, как Германия объявила войну Польше, она прошлась по городу, методично совершая то, что, по ее мнению, полагалось делать в преддверии неминуемой войны. Накупила батареек, фонариков и свечей, сделала
Урсула послушала выступление Чемберлена по Би-би-си, и его эпохальные слова «Мы находимся в состоянии войны с Германией» на несколько часов привели ее в странное оцепенение. Она попыталась дозвониться до Памелы, но все линии были заняты. Ближе к вечеру (Юрген весь день пропадал в министерстве) она разом пришла в себя: Белоснежка проснулась. Нужно было срочно уезжать, нужно было возвращаться в Англию, хоть с паспортом, хоть без паспорта. Она в спешке собрала чемодан и, поторапливая Фриду, заспешила к трамвайной остановке, чтобы ехать на вокзал. Только бы сесть в поезд, а там все как-нибудь образуется. Поезда не ходят, сообщил ей дежурный по вокзалу. Границы закрыты. «Мы же в состоянии войны, разве вы не знали?»
Она помчалась на Вильгельмштрассе, в британское посольство, волоча за руку бедную Фриду. Понятно, что у них с дочерью немецкое гражданство, но можно броситься в ноги сотрудникам посольства, чтобы помогли, — она как-никак англичанка. На улице уже темнело, ворота оказались запертыми на замок, в окнах света не было.
— Они выехали, — сказал ей какой-то прохожий, — вы с ними разминулись.
— Что значит «выехали»?
— К себе в Британию.
Ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы наружу не вырвался нутряной вопль. Как она могла так сглупить? Почему не увидела, что их ждет? «Дурак начинает страшиться, когда опасность позади». Еще одно изречение Елизаветы I.
Получив письмо от Памелы, она двое суток то и дело принималась рыдать. Юрген посочувствовал, принес ей пакет настоящего кофе, а она даже не спросила, где он его достал. Чашка хорошего кофе (уже чудо) не могла унять ее скорбь по отцу, жалость к Фриде, к себе самой. Ко всем. Юрген погиб во время налета американской авиации в сорок четвертом году. Урсуле было стыдно за то, что эту весть она восприняла с облегчением, тем более что Фрида очень горевала. Малышка любила отца, и он любил ее — это было единственное драгоценное зерно в их несчастливой семейной истории.
Фрида была нездорова. Худобой и бледностью она мало отличалась от большинства людей на улицах, но в легких у нее клокотала мокрота, а тельце сотрясали жуткие, нескончаемые приступы кашля. Когда Урсула прикладывала ухо к ее груди, ей казалось, что там вздымается и трещит на волнах океанский галеон. Усадить бы малышку у большого теплого камина, налить горячего какао, накормить тушеным мясом с клецками и морковью. Интересно, как там нынче со снабжением в Берге? — спрашивала себя Урсула. Есть там вообще кто-нибудь?
Над ними все еще высился жилой дом, хотя большую часть фасада снесло бомбой. Они ходили на верхние этажи в поисках чего-нибудь полезного. Если там и оставались неразграбленные квартиры, то лишь потому, что не каждый решался преодолеть этот подъем: лестница была завалена обломками. Урсула с Фридой привязывали тряпками к коленям рваные подушки, надевали прочные кожаные перчатки, оставшиеся от Юргена, и в таком виде неуклюжими обезьянами карабкались по камням и битому кирпичу.