Жизнь прожить – не поле перейти
Шрифт:
– Вот, дядь Саш, – обратился Николай к машинисту, мужчине лет сорока пяти, стоящему у ручек управления, – это Ефим, про которого давеча сказывал. Он согласился побыть у нас кочегаром в этой поездке.
– Отлично! Твои обязанности, – деловито сказал машинист, – поддерживать огонь в топке. Для этого возьмёшь сиротинушку.
– А это что такое?
– Это совковая лопата. Вон сиротливо стоит в углу, да никто не хочет её брать. Будешь ею брать уголь в тамбуре, и бросать в топку. Всё ясно?
– Конечно!
– Тогда, приступай!
Ефим взял совковую лопату и принялся бросать уголь в топку. Бросив несколько лопат угля, Ефим остановился отдохнуть.
Вдруг в будку заглянула белобрысая голова парня, лет двадцати шести и, обращаясь к машинисту, сказала:
– Дяденька машинист! Вы не на юг?
– Нет, мы до Астапово, Рязано-Уральской железной дороги, но там поезда идут на юг. А тебе пошто надобно?
– Наши деревенские мужики уехали в Донецк на заработки, а я замешкался и отстал, да вот пытаюсь догнать.
– Что Николай, – обратился машинист к помощнику, – надо подсобить парню?
– Знамо дело, дядь Саш, да и Ефиму будет помощь.
– Как звать то тебя парень?
– Василием Дороховым.
– Ну, залезай в будку Василий.
Голова пропала на мгновение, и вскоре на пороге проёма будки появился щуплый парень среднего роста в потертой поддевке и стоптанных лаптях.
– Проходи Василий, будешь Ефиму помогать бросать уголь в топку паровоза, – сказал машинист, дядя Саша.
Тем временем, машинист повернул какой-то рычаг и дал гудок. Паровоз запыхтел, заурчал, выпустил клуб пара, а затем медленно тронулся с места.
Ефим с интересом смотрел в окно, как только выдавалась свободная минута.
Мимо проплывали леса и перелески с уже опавшей листвой, но в некоторых дубравах листья на деревьях хоть и пожухли, и скрутились, но ещё не все опали. Поля уже давно были убраны и лишь кое-где сиротливо торчали былинки, нескошенной ржи.
До конечного пункта поездки, добирались очень долго, то и дело, останавливаясь на каких-то разъездах, полустанках и станциях.
На станции Остапово Василий поблагодарил за помощь и пошел искать поезд, идущий в направление Донецка.
Ефим же, пользуясь выпавшим свободным временем, вышел на перрон что бы прогуляться по станции. Отойдя осьмушку версты от железнодорожного полотна, Ефим обратил внимание на добротный одноэтажный дом, вокруг которого толпилось много разночинного люда.
– Дяденька, – обратился Ефим к встречному прохожему, – Чей это дом?
– Который?
– Да вон тот, третий. Тот, у которого много людей толпится.
– Ах, энтот! Энто дом начальника станции.
– А шо, там, так много людей собралось?
– Там великий русский писатель состоит при тяжелой болезни.
– Это ж какой же будет?
– Граф Лев Николаевич Толстой.
– Жаль, не знаю такого!
– Так обязательно почитай его книги, башковитый мужик! Голова!!!
Ефим с интересом подошел к перешептывающейся толпе.
– …а еще говорят, – оживленно говорил хорошо одетый господин, пожилой даме, – что Лев Николаевич собирался из Новочеркасска уехать в Болгарию.
– Да что вы говорите!? – удивленно произнесла пожилая дама.
– Вот вам крест, – проговорил мужчина и осенил себя крестным знамением, – мне сам доктор Маковицкий сказывал это под большим секретом.
– Так чего ж граф не поехал?
– Я же вам уже изволил докладывать сударыня, что седьмого дня у Льва Николаевича поднялась температура, а доктор Маковицкий установил у него воспаление легких! Какая же тут может быть поездка? Льва Николаевича срочно сняли с поезда на нашей станции, а начальник станции, глубокоуважаемый Иван Иванович Озолин, любезно предоставил свой дом в его распоряжение.
– Наверно все близкие графа сейчас с ним в доме!
– Разумеется все! У его изголовья сейчас и дети, и близкие друзья!
– А графиня?
– Софья Андреевна тоже здесь, но ради душевного спокойствия Льва Николаевича, она пока не будет допущена к нему. А там, Бог даст, Лев Николаевич поправится, и Софью Андреевну допустят к нему.
– Спаси Господи и помилуй графа, этого прекраснейший души человека, – сокрушенно проговорила вполголоса пожилая дама и перекрестилась.
Заинтригованный Ефим протиснутся сквозь толпу к входной двери дома. Вдруг кто-то вскрикнул, раздались женские всхлипывания и рыдания, а по толпе пронеслось, как от лютого порыва ветра, леденящие душу слова:
– Граф Толстой скончался…
Вокруг началась сумятица и неразбериха. Людской поток подхватил Ефима и понес вначале в сени дома, а затем в просторную залу, заполненную множеством народа.
Около стены, обклеенной обоями, стояла кровать, на которой лежал седой старый мужчина в простой домотканой рубахе, с крупной головой и окладистой бородою. Его глаза были закрыты, и казалось, что он просто спит, но сон этот был вечным.
– Наверно, это и есть Толстой, – подумал Ефим, во все глаза, рассматривая усопшего, стараясь запомнить на всю жизнь этого великого человека.
Глава восьмая
Званый обед удался на славу. Григорий Иванович Михалёв с сыном от всей души угощали гостя, а Николай Токарев с благодарностью принимал гостеприимство хозяев.
После обеда мужчины расположились пить чай и у них возобновился прерванный разговор.
– Так вы говорите, что сам Государь приезжал в Первопрестольную когда началась война? – заинтересованно переспросил Григорий Иванович у Николая.
– Так точно! Через несколько дней после начала войны Государь с семьей прибыл в Москву.