Жизнь, театр, кино
Шрифт:
| |
| В этом молчаливом поединке с Беликовым (Н. Хмелевым), который снимали крупным планом, я внутренне переживал, как на ответственном экзамене. Переиграть или недоиграть было |
невозможно
Все могло бы закончиться катастрофой, я это понял по перепуганным
– Тра-ра! Тра-ра! Тра-ра!
Звуки были назойливые и однообразные. Как будто кто-то приказывал: "Стоп! Стоп! Стоп!".
И их нельзя было не слушаться. Все в мгновенье ока изменилось.
Лошади, которые неслись, остановились, а те, которые лежали, сразу вскочили, опустив голову, как будто стесняясь,
W I
что из-за них произошел такой переполох!
Все обошлось благополучно! Но как переживали, как охали, ахали, как наперебой все хвалили горниста, а он, чудесный сын своего полка, дергал меня за рукав и, как будто ничего не произошло, шептал:
– Дядя Миша, попросите дядю Гарданова снять меня на фото в костюме, в школе просили, для стенной газеты. Ребята гордятся, что я снимаюсь в "Петре Первом". Хорошо! Дядя Миша? Да?
– Да! Да! Хорошо! Обязательно! Милый мой Алексашка!
Его звали тоже Сашей, и я считал это хорошей приметой для моей роли.
– А ты знаешь, что и мой Алексашка служил в "потешных" у Петра, - шептал я на ухо ничего непонимавшему мальчонке с большими черными усами.
rn ч_/
1 олстои и мушкетеры
...Атаку сняли еще раз, и я подъехал к Алексею Николаевичу. Он стоял рядом с Людмилой Ильиничной в кругу друзей, помолодевший и очень красивый, его массивная голова немного покачивалась, но глаза излучали бездну света, а пухлые губы что-то шептали. Он долго и размеренно тряс меня за руку, потом почему-то вдруг вынул платок, протер очки и высморкался, как делают в тех случаях, когда слезы попадают в нос.
'Ленинградцы'. В этой картине, которая так и не увидела света, я играл две роли - старого рабочего и диверсанта. Оба фото
сохранились
'Ленинградцы'. В этой картине, которая так и не увидела света,
я играл две роли - старого рабочего и диверсанта. Оба фото
сохранились
– Людмила! А, смотри, Меншиков-то каков? Красавец! А ну, слезай-ка на минутку.
Я спрыгнул с лошади и попал прямо в его объятья. Навалившись грудью, он крепко обнял меня, а потом, положив руки на плечи, позвал Людмилу Ильиничну и, глядя мне прямо в глаза,
– Спасибо, дорогой! Хорош... А, Людмила? Теперь уж Меншикова в следующей книге я буду писать с него!
– И повернулся к гостям: - Знакомьтесь - живой Алексашка!
– Мин херц!.. А вы похудели, - вдруг, ничего умнее не придумав, сказал я прорезавшимся голосом.
Все почему-то весело рассмеялись, а Алексей Николаевич, потрепав лошадь по шее, сказал:
– Похудеешь! Промывали насквозь!
– Как насквозь?
– спросил я, решив поддержать светский разговор.
– Так, литров тридцать впустят, а двадцать выпустят!
– Двадцать?.. Интересно, а куда же девались остальные?
– Рассасывались! Гы, гы, гы!
– под дружный хохот закончил Толстой.
За завтраком я поделился с ним тревогами и сомнениями, которые мучили меня.
– И что же тебя беспокоит?
– Не слишком ли я современен, не окомсомолил ли я Меншикова? Какая-то у меня и лихость, и хватка... современно удалая!
– Так это хорошо! Тебя зритель будет любить за это и принимать великолепно.
Комсомол - это молодость! А молодость во все времена и у всех народов есть молодость.
Богдан Хмельницким. Режиссер И. Савченко. Киевская киностудия, 1941 год. 'Можно и отдохнуть' - так думали мы, делая перерыв в работе над фильмом. Игорь Савченко чокается со мной. Оператор Ю. Екельчик, директор картины В. Чайка, словом, весь коллектив картины собрался здесь
– Спасибо, мин херц! Я тоже так думаю, и даже, скажу вам по секрету, меня вдохновили еще и мушкетеры. Я у них позаимствовал отваги! Они ведь в одной временной горизонтали с Меншиковым - то же время и тот же возраст! Вот мне и показалось, что у них должно быть что-то общее, объединяемое эпохой, а что - я не знаю, чутьем чувствую, что должно, а "теоретическую базу" не могу подвести, и вот вы взяли да подвели - молодость! Ну, конечно! Правильно! Именно молодость!
Толстой посмотрел на меня внимательно, как никогда еще не смотрел, губы его вытянулись, глаза округлились...
'Богдан Хмельницкий'. Режиссер И. Савченко. Киевская
киностудия, 1941 год. 'Дьяк Гаврило был свободолюбивый, жизнерадостный казак и любезный кавалер! Свой крест и
пистоль он пропил, ухаживая за хозяйкой, - говорил мне А. Корнейчук и показывал на Э. Цесарскую, которая играла
шинкарку
– Знаете, что он мне сказал, - обратился Толстой к кому-то из сидевших рядом, - что Меншиков-то похож на мушкетера. Слыхали? Да ты, оказывается, хитрый!
– Какой там хитрый. Вот износил уже два полных костюма, а аромата эпохи, которым отличается петровский молодой человек от нашего, уловить не могу. Так мне кажется...
Уже кончился перерыв, и меня звали на съемку крупного плана, а у меня еще были тысячи разных нерешенных "но", которые требовали разъяснений.