Жизнь в мелкий цветочек

Кетро Марта

Она, оказывается, тоже весь день беспокоилась, искала в сети хоть какую-нибудь подходящую большую собаку — большую, но маленькую.Теперь страшно обрадовалась:

— Вау, я тебя недооценила! Да ты больше хаски! Бладхаунд! Ретривер! Ганноверская гончая, наконец.

Я была счастлива.

Теперь, всякий раз, когда Глория хочет оказать мне моральную поддержку, она говорит: «Ты талантливая, красивая и крупная! Как я могла усомниться?!»

Муж развешивал в ванной выстиранное бельё, и вдруг я услышала его зловещее молчание.

За десять лет я, слава богу, научилась различать до полудюжины типов молчания, и мне даже не надо смотреть ему в лицо, чтобы понять, почему он перестал пыхтеть и шлёпать сырыми тряпками. Наступившая тишина была самого опасного свойства, и я с некоторой тревогой стала вспоминать, не забыла ли чего компрометирующего в районе унитаза. Или ему попался использованный презерватив в постельных принадлежностях? Трудновато будет объяснить — если честно, я и сама не знаю, как он мог там оказаться. Особенно такого цвета. (Поймите меня правильно, в предчувствии беды я мыслю как человек из рекламы: сначала придумываю какую-нибудь нелепую проблему, проникаюсь ею, а потом нервно начинаю искать пути решения. В этот раз я придумала розовый кондом.)

Муж вышел из ванной медленно, держа на руках тяжелый мокрый пододеяльник. Его лицо сказало мне всё, чего недоговорило молчание: это не внезапное потрясение (бродячий презерватив отменяется), а долгое, тщательно скрываемое возмущение, наконец прорвавшееся.

— Скажи мне, вот скажи мне! Ты ведь нарочно перед стиркой засовываешь в пододеяльник все мелкие предметы? Зачем?!!

Напомню, этот человек живёт со мной десять лет. Из них стиральная машина у нас года четыре. И всё это время он развешивает чистое бельё, потому что мне высоко и трудно. И каждый раз думает, что его умная, прекрасная жена своими маленькими ручками маниакально запихивает трусы и наволочки в пододеяльник. И он терпит — точнее, терпел до сего дня.

— Нет, нет и нет, — трижды отреклась я. — Это не я, она сама.

Сделал вид, что поверил.

А передо мною вдруг открылись бездны. Выходит, живущие с нами готовы к любым выходкам, мирятся с кучей странностей и много о чём молчат. И длится это годами — недоумение, терпение, тишина.

Говорят, в декабре у всех была бессонница от люстры Чижевского, которой разгоняют облака, но вот теперь её отключили, и улицы полны снега, а моя жизнь — событий.

К тому же позавчера выпила таблетку антигистаминного, которое будто бы не обладает седативным эффектом, но тем не менее вчера у меня не было. Раз в пару часов просыпалась, проверяла почту с телефона и вырубалась, не дожидаясь конца закачки. Помню, одно письмо лезло так долго, что я подумала: бог знает, когда доползёт, лучше сейчас засну и быстро посмотрю, что там. Оказалось — картинка. Потом примстилось, что позвонили из телевизора и попросили чего-то несусветного: дать завтра по телефону комментарий в прямом эфире на тему «Можно ли остаться друзьями после развода». Я даже поняла, откуда этот глюк, — в том же сновидении (непристойного содержания) фигурировал персонаж, который сказал, что искусству расставаться надо обучать в школах. Непонятно было другое — почему, когда я временно пришла в себя, в отвеченных вызовах на мобильнике фигурировал абонент «радио». Я удивилась, но, следуя Хармсу, подстелила газету, чтобы не пачкать слюнями подушку, и снова уснула до самого сегодня. В этот раз снился брюнет в кудрях, почти годный, но толстоватый, с которым мы жевали наркотики, подозрительно напоминающие ладан. Потом в моё окно на третьем этаже постучался белый жеребец, очень красивый, но когда он открыл раму и вошел, почему-то превратился в серого козлика. Попыталась сфотографировать это дело телефоном — я же блогер, — но не получилось. Тут мне позвонили с радио(?), и я, не просыпаясь, налгала что-то в прямой эфир и было собралась опять упасть, но тут Дима принялся меня трясти и тряс до тех пор, пока не перестал двоиться.

— Как ты думаешь, Дима, к чему белый конь превращается в козла?

— Это аллегория, —

клянусь, он так сказал, я это услышала, когда уже была почти совсем приблизительно вменяемой, — прекрасный принц на белом коне превращается в козла, стоит пустить его в дом.

Теперь я боюсь спать. Включите люстру.

Пересаживала цветы, искала в кладовке горшочки, нашла мешок орехов. Грецкие, но часть совсем маленьких, будто лесные, а три штуки с куриное яйцо. Мимодумно раздавила их дверью и съела. И на втором орехе вдруг поняла: боже мой, я привезла их из Крыма года четыре назад и берегла, потому что они такие большие! И вот! Я безнравственна, безнравственна. Такие, как я, способны выбросить заспиртованную головку младенца в кунсткамере, чтобы похмелиться консервантом.

Потом ещё кто-то принёс домой водки. Это не я. И у меня в мыслях не было ничего такого, но кто-то во френдленте положил в свою водку лимонных корочек, мяты и можжевельника. Я, что ли, хуже? Я тоже положила в свою лимонных корочек, мяты и можжевельника и Диме объяснила, что это водка не пить, а для опытов. А потом он возвращается однажды после несколько затянувшегося отсутствия и спрашивает — где твоя водка для опытов? А я говорю — ну, убрала её в тёмное тёплое место. В некотором роде это правда.

Он мне звонит от метро, спрашивает, чё купить. Ах, говорю, жизня моя горькая, купи в ларьке с сухофруктами засахаренных лимонных корочек. Только немного, граммов сто, а то объемся.

Принёс, не вру: ананасы в кольцах, дыню, персики, мандарины, груши, кизил, черешню, финики, курагу, физалис, миндаль в кунжуте. Лимонных корочек забыл, зато всего по сто, как и просила.

Так любит, чё.

Трое суток не ночевал дома, и я жестоко завидовала, ведь он работал. А я? А я зависла на четвёртой главе повести, который день туплю в монитор по двенадцать часов, и всё без толку. Полы уже не просто вымыла, а подмыла как младенца — бережно и многократно. В шкафу разобралась, кошек перегладила, пасьянсы все разложила, как следует. Горе мне, горе, не выходит каменный цветок.

И тут он приезжает, довольный весь, супу хочет. А у меня парная грудка в холодильнике на верхней полке лежит, три дня назад купленная. Собственно, её бы в морозильнике хранить, но я каждый день думала, сейчас вернётся — сварю, а он только сегодня до дому добрался.

И вот я, значит, варю её, варю полчаса, уже овощи пора забрасывать, тут он приходит и светским тоном от нечего делать спрашивает:

— А что это ты варишь? — и в кастрюлю заглядывает.

— Кууурицу, — со всем возможным ядом отвечаю, — нетрудно догадаться.

— Да, конечно, — отвечает, — действительно, нетрудно.

И уходит.

А овощи-то пора. Открываю крышку и понимаю, что всё это время курицу я варила рядом с кастрюлей, на столе.

Пока работал, ему прислали приглашение провести семинар по истории барабана. Времени на подготовку — два дня, а просят лекцию, археологическую справку, все дела.

— Проведёшь?

— Ага.

— А где ты им справку за два дня нароешь?

— Да тю, — отвечает благородный дон.

Покружил немного по дому, вернулся с пискливой резиновой курицей из зоомагазина, которая для собак.

— Барабан, — говорит вдохновенно, — получился так: пошёл древний человек на охоту, добыл зверя. Освежевал, мясо сожрал, а что не сожрал, то в горшок положил и шкурой прикрыл, чтобы не стухло. И жилами перевязал, от зверей. Утром встаёт, а шкура засохла и натянулась. Он по ней так, бам, бам, ну и всё. Потом уже без мяса делали.

— Хорошо, — говорю, — очень хорошо. А вот эта резиновая женщина тебе зачем?