Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Шрифт:
Вы самовар-то ставите? И было бы хорошо, если бы Тамара сходила в контору и пригласила бы Николая Федоровича на чай, и вы поговорили бы, сколько примерно будет стоить вынесение котла на улицу. Т. к. это надо делать в августе. Потом его надо будет опрессовывать, опробывать и т. д., и красить трубы, и ремонт в кухне, и еще ремонт домика. Сделаем все, чтобы спокойно глядеть зиме в глаза. (Я везу ракету на Н<овый> год.)
Сейчас был разговор о глухарях, и я убил всех своими познаниями. Дождь все сеет, в лодке полно воды, натекло через брезент, не знаю как мы завтра поедем. Бррр! Ребята (вторая очередь) купаются в Сухоне после бани, обалдели, никто не мылся в деревне. Все пришли, шум, гам, анекдоты, плохо все-таки, когда 9 человек в одной избе, не считая
20 июля
Продолжаю утром, скоро отходим, сегодня с семи утра приводили лодку в порядок, отливали воду, расстилали паруса и растерянно взирали на разрушения, сделанные водой. Погода сегодня такая же мрачная, вот только вместо дождя – мельчайшая изморось.
Из Нюксеницы пошлю Вам телеграмму, чтоб вы мне телеграфировали в Устюг последние новости. А потом пишите мне прямо в Архангельск, потому что не знаю, где мы будем останавливаться по Сев<ерной> Двине, а где нет.
Вчера ребята видели двух тетеревов, – вообще, здесь места благоприятные для охоты и рыбалки, как в былые времена в Лузе или Солге [371] . На Лузу, как я хотел, мы не зайдем, не остается времени, очень нас задержали эти непогодные дни, слишком много времени уходило на просушку, на переноску, бывали дни, когда мы трогались в дальнейший путь в 3–4 часа дня вместо 7–8 утра по плану. Маме ехать в Архангельск не следует, я там буду день два и домой, много дома дел, а в сентябре (в конце) мы можем прокатиться на машине на юг или в Прибалтику дней на 10 ради отдыха и развлечения.
371
Места, где отбывал ссылку Павел Гаврилович Казаков.
Опять в избе гомон, что-то стукают на кухне заслонкой, пахнет молоком топленым, веет от окна фиалкой, махорка прет с крыльца – ребята смолят, в путь, в путь!
А мне хочется домой, хочется всех вас приласкать и сказать вам какие-то добрые слова. Хочется на завтрак не консервов из ведра, а цветной капусты со слив<очным> маслом. Хочется сделать дом еще лучше, чтобы приятно было зайти в него, и еще охота поработать.
Ну привет, зовут завтракать, надо идти, а то у наших разбойников аппетиты, дай Бог, очень они мне напоминают зэков из Бутырки (улыбка Будды).
Целую всех, мир вам и благополучие!
Вот мы и в Нюксенице, все в порядке, только сильный встречный ветер с севера, холодно. Нюксеница – прелестный беспорядочный деревянный городок. Чистые деревянные тротуары и грязь посредине на улице.
У меня здоровые мозоли от сидения на банках (так называются скамейки на шлюпке).
Дорогой останавливались и объедались земляникой и черникой. Клубнику ешьте, не берегите до меня, свежая она лучше всего, лучше всяких варений.
Целую!
Ю.
Жене и сыну
18 декабря 1972. Гагра
Маленькие мои!
Когда я попрощался и ушел, ниточка от вас все тянула меня за сердце, и когда я потом сидел у Фимы, ниточка все не обрывалась, все давала о себе знать, и я вдруг среди веселых разговоров воображал, как вы проезжаете мимо Адлера, потом мимо Сочи…
Утром я иду пить кофе к суровому грузину, потом назад, мимо часовщика Жоры, перехожу на другую сторону, созерцаю некоторое время заголовки газет в киоске, возвращаюсь назад, мимоходом заглядываю в витрину фруктового магазинчика, ощущаю вкус разгрызаемых орехов, потом приостанавливаюсь у попугая Бори, перехожу по мосту над речкой, иду мимо пустыря автомобильной стоянки – направо почта, – мимо нашего дома, – мимо хинкальных и Павильона, перехожу на другую сторону,
Все мне кажется что маленькая фигурка ринется через дорогу… [372]
И я, как последний дурак, начинаю заглядывать во все дырки, читать подряд все таблички, на которых написано все одно и то же: «пр<оспект> Руставели».
После вашего отъезда по-настоящему «заосеняло», опять выпал в горах снег, уже прочный, зимний, низкое небо, а на горах разбросаны будто клочки ваты, очень низко – ниже даже, чем мы были с Алешкой.
Меня переселили на другой же день, теперь я живу в одиночном номере, и под руку мне беспрестанно попадаются то Алешкины ботинки, то его рисунки – выбросить ни того, ни другого я пока не осмелился и, наверное, привезу все это в Москву.
372
Здесь Алеша едва не попал под машину. Казаков предполагал написать об этом рассказ «Компотик». См. наст. изд., с. 226.
Я хочу тут добить Нурпеисова и вообще «очиститься» – все мне в голову приходят прекрасные сюжеты, просто грех тратить мозги на что-то другое. В одиночестве, в зиме особенно чисто думается!
Тамара! Только что перечел я какие-то кусочки из своего опуса в «Н<ашем> С<овременнике>» [373] , и понял, что все-таки писатель я не дурной. И вот – не будем валять дурака, – скажу тебе, что мне захотелось еще что-то сделать… ‹…›
Хочется написать мне об Алешкиных глазах, когда он был совсем маленьким, хочется порадовать тебя. Да что! Ты самое любимое существо, ты даже не женщина для меня, а просто все. Я хочу, чтоб ты знала об этом. Я хочу быть тебе самым дорогим – а так часто не могу. Прости меня, любимая! Единственным утешением мне служит мысль, что люди так далеки от совершенства!
373
Вероятно, речь идет о главе «Северного дневника» «Долгие крики» («Наш современник», 1972, № 11).
Целую тебя!
Если буду жив, как каждый день писал Л<ев> Н<иколаевич> – а думать об этом надо – сколько смертей! – и Кирсанов [374] ! И Исаак Борисов [375] ! – если буду жив, обещаю тебе много творческой радости, не говоря уже о радостях других. Прости за опечатки, пишу на чужой машинке, шрифт незнаком, приходится раздумывать чуть ли не над каждой буквой. Целую и люблю. Буду тебе звонить и телеграфировать, денег не надо.
374
Кирсанов Семен Исаакович (1906–1972), поэт.
375
Борисов Исаак Борисович (1923–1972), поэт.
Твой Ю.
Алеше Казакову
<Зима 1973. Гагра>
Дорогой милый Алеша!
У вас теперь зима, снег и морозы. А я опять живу в Гагре, в доме творчества. У нас тут солнышко и тихое море, а тепло так, что иногда можно ходить без пальто.
В прошлом году мы ходили с тобой и мамой по проспекту Руставели, покупали мандарины и орехи, и ты нюхал разные цветы, которые росли возле дома творчества. И ты забирался по железной лесенке наверх. А потом мы с тобой и мамой забирались на высокую гору.