Жизнь замечательных людей по дзэну

ЛУКАВСТВО

Английский бизнесмен, композитор и не певец Людвиг Бетховен приехал по делам из Копенгагена в Санкт-Петербург – долго запрягал, да быстро ехал.

Экономии ради, композитор зашел в придорожный ресторан экономического класса – кабак.

В кабаке почти пусто, словно в чреве кита, только: кабатчик с усами, бородой, солидный господин в парике с буклями и девка-прислужница, но девка не человек.

Композитор и не певец Людвиг Бетховен откинул фалды сюртука

и приготовился уже присесть на сосновую скамью, как увидел на земляном полу банкноту в сто рублей, словно голая графиня Екатерина Волконская возлежала.

Людвиг Бетховен с вопросом поднял глаза на солидного господина – почему не берет банкноту, словно приклеен к лавке.

Дворянин щедро зевнул, понял немой вопрос композитора и ответил:

— Созерцаю по дзэну бумажку, а так она мне без надобности.

Людвиг Бетховен встрепенулся, почувствовал музыку денег, согнулся в поясе медведем и протянул руку к банкноте.

Но рука скользнула мимо, как смычок мимо скрипки.

Людвиг Бетховен крякнул от досады, ниже согнулся и снова… схватил рукой воздух, как убегающую служанку не схватил в Амстердаме.

Пять раз Людвиг Бетховен пытался, но так и не взял сто рублей, словно они – проклятые.

Ан, заметил под конец представления, что дворянин за почти невидимую веревочку, связанную из волосков конского хвоста подтягивает к себе сто рублей – шутка русского народа.

Людвиг Бетховен понял, что над ним потешаются, поэтому не разогнул спины, а сделал вид, что не за банкнотой наклонялся, а радикулит его скрутил, как вола от голода.

— Радикулит! Вот и не разогну спину! И вовсе не за бумажкой наклонялся! — Людвиг Бетховен с косой улыбкой ответствовал кабатчику и дворянину (девка не считается).

— Лукавство! Дзэн! – дворянин обидно для Людвига Бетховена засмеялся.

Кабатчик упер руки в бока и захрюкал свиньей.

ПРИЗНАНИЕ

Графиня Анна Павловна Шерер славилась вольным гегельянским поведением, как балерина.

Летним днем она без ничего на Васильевском острове возлежала в своем саду на кушетке и посматривала на прохожих – так лиса высматривает мышь.

Мимо сада проходил корнет с пушком над верхней губой и насвистывал марш Мендельсона.

Анна Павловна Шерер взмахнула веером и крикнула корнету сквозь листья яблони:

— Корнет! Заходите на чай с дзэном! Вы чай пьете?

Корнет в изумлении рассматривал нагую графиню, а затем в величайшем смущении прибавил шаг, убегал от соблазна.

Через двадцать метров корнет совладал с собой, посчитал себя несчастным скромником и выкрикнул в волнении – так бахвалится декабрист перед казнью:

— Я чай не пью! Я пью только водку!

НАРОДНОЕ

Помещик Иван Васильевич Троекуров отличался отменным здоровьем, пышными усами и необычайной жестокостью с крепостными крестьянами.

На Великий Праздник Покров Иван Васильевич

Троекуров после обязательного утреннего дзэна вызвал к себе крепостного Сеньку и в благодушии предложил, как лиса журавлю:

— Оброк ты, Сенька, платишь исправно Санкт-Петербургскому городовому.

Я тобой доволен и за усердие награждаю шапкой из своего бабушкиного сундука с камелиями. — Помещик Иван Васильевич Троекуров открыл сундук и широким жестом пригласил Сеньку, как на ярмарке мёда: — Выбирай из сундука любую шапку в награду.

Не продешеви, дороги шапки-то, как нижнее белье госпожи Ловенбрау.

Сенька на сеновале часто предавался дзэну, поэтому догадывался, что барин шутит, потешается; шапку — а шапки дорогущие – на собольем меху, на горностае, даже шапка Мономаха с каменьями – не даст, а отшутится, например: «Не по Сеньке шапка».

Но воля барская: Сенька примерял шапки, а Иван Васильевич Троекуров делал вид, что ни одна шапка Сеньке не подходит, не идет к его молодому лицу.

Наконец, Иван Васильевич Троекуров пошутил:

— Не по Сеньке шапки, – засмеялся с колыханием телес, и дворовые хохотали, и даже Сенька пыхтел, обиженный, как пес.

Сенька ужо обрадовался, что легко отделался от дзэна барина, но Иван Васильевич Троекуров вскочил на белы ноженьки, дико закричал, выпучил очи:

— Ату его! Хватай вора! На воре шапка горит! – и поджег на Сеньке шапку.

Сенька с горящей шапкой на голове (снять не посмел) побежал к колодцу, а за Сенькой - с лаем барские псы борзые, как девки за пригожим парнем.

Помещик Иван Васильевич Троекуров откинулся на мягкие подушки и с улыбкой Короля Англии произнес:

— Народное! Дзэн!

РАСПОРЯДИТЕЛЬНОЕ

Известная танцовщица и певица полячка Эвка Малиновская долгое время вела охоту на Российского Императора Петра Первого – очень хотела стать его дамой сердца, как Анхен белокурая бестия.

Император все время в делах Государственных: то сапоги тачает, то со стрельцов кожу снимает, а затем посыпает свежанину солью, то предается дзэну с Анхен.

В отчаянии Эвка пошла на крайние меры соблазнения, словно потеряла честь под Полтавой.

Она подкупила дьяка, узнала, каким путем Петр Первый направится на Рогожскую заставу и с утра стояла на дороге, словно столп Александрийский.

Чу! Показался Царский выезд, на белом коне – Петр Первый с усами, и Анхен.

Балерина Эвка в досаде прикусила нижнюю губку, но от своего не отказывалась: подняла ножку выше головы, а ножка обтянута заморским диковинным панталоном ажурным.

Эвка делала вид, что поправляет чулочек над головой, а Царскую свиту не замечает.

— Ах! Неожиданность, мой Государь! – Эвка обманно покраснела, будто бы её застали врасплох, как в будуаре с гусаром. – Не заметила вас, и панталон поправляю – неудобен он на моей ножке. – Эвка ножку не опустила, смотрела в глаза Петра Первого, как в бутылку с вином.