Жизнь замечательных людей: Повести и рассказы
Шрифт:
– А я пью, так сказать, на общенациональных основаниях, потому что душа у меня густа. У меня душа до того густая, что без растворителя – ну никак!
– А я пью потому, что у меня такое ощущение, как будто я не дома, а на луне. В другой раз посмотрю на свою бабу: плечищи – во! ручищи – во! и сразу потянет залить глаза.
…………………………………..………………………………………………………………...
Тот, что у окна:
– Вообще-то история знает немало примеров, когда вторичные половые признаки вводили людей в обман. Была такая мужеподобная папесса Иоанна, у поэтессы Сафо, по непроверенным данным, был сорок пятый размер обуви... Или вот: в Египте есть такой Карнакский
В палату, широко распахнув дверь, вошел милицейский прапорщик и сказал:
– Эй, алкаши, подъем! Забираем вещички – и по домам.
– Да погоди ты! – цыкнул на него тот, что полеживал у двери.
– Ну так вот... Вся загвоздка состоит в том, что у царицы и у фараона одинаковые фигуры: плечи маленькие, талии узкие, а бедра бочонком, как у матрон... Историки с самого Геродота головы ломают: а может быть, это были две женщины, которые морочили древний Египет, или просто Эхнатона символически изобразили, потому что он родил новую религию, которая впрочем, не привилась...
…………………………………..………………………………………………………………...
Тот, что у двери:
– Действительно, сколько на свете тайн! Опять же загадочно, почему у древних египтян были такие причудливые имена?
– Ничего загадочного: Эхнатон означает – угодный солнцу, а Нефертити – прекрасная пришла.
– Стало быть, «нефер» – это прекрасная, а «тити», по-нашему, – приходить?
– Совершенно верно, только в пассе-парфе.
…………………………………..………………………………………………………………...
Тот, что у двери:
– Стало быть, если моя фамилия Смирнов и я куда-то пришел, то это «Смирновтити» по-древнеегипетски будет?..
– Ну.
– Умора, ей-богу! Сейчас приду домой, жена мне открывает, а я ей прямо с порога: «Смирновтити!» – дескать, «Смирнов пришел!». Она, конечно, подумает, что это уже белая горячка, а я на самом деле по-древнеегипетски говорю!
– Чтобы доставить ей максимум удовольствия, нужно несколько расширить вокабуляр. Сейчас я вам скажу, как по-древнеегипетски будет «дура», «проститутка» и «пошла вон»...
В палату опять заявился милицейский прапорщик и сказал:
– Эй, алкаши! Вы по домам собираетесь или нет?
– Да погоди ты!..
27
По-хорошему, литературе следовало остановиться что-нибудь на заре новой эры, потому что человеческая порода консервативна и с евангельских времен не произвела ни одного по-настоящему свежего действующего лица. Уж на что, кажется, оригинальна чеховская Мерчуткина, а на поверку оказывается, что и предшественники у нее были, и последователей не счесть.
Старуха Бугаева жила в поселке Октябрьский под Коломной, в двухэтажном бараке, который строили еще пленные итальянцы, на втором этаже, в комнатке рядом с кухней, – лет двадцать она тут жила, и, по крайней мере, пять из них у нее постоянно капало с потолка. Куда старуха только не ходила, куда не писала, вплоть до московского уголовного розыска, но ни одна служба не пожелала заняться ее бедой.
В конце концов старухино терпение лопнуло и она решила обратиться совсем уж в фантастическую инстанцию – видимо, в ее сознании произошел какой-то зловещий сдвиг. В один прекрасный день села старуха Бугаева в электричку Голутвин—Москва и поехала в Первопрестольную искать управы на поселковое начальство, по ее глубокому убеждению, бездельников и рвачей. Долго ли, коротко ли, вышла
Лейтенантик, охранявший посольство, ни за что бы старуху не пропустил, но она навела такую драматургию, с воплями, срыванием головного платка и попытками рухнуть на мостовую, что посольские заинтересовались Бугаевой и велели ее впустить. По всей видимости, они рассчитывали на беседу с престарелым борцом за гражданские права и надеялись после подпустить шпильку большевикам.
Действительность оказалась нелепее и смешней. Когда старуха Бугаева напилась чаю, какого она сроду не пивала, и поведала дипломатам о протекающем потолке, те застенали от умиления и немедленно принялись названивать кто куда. Того и следовало ожидать, что не успела старая доехать домой электричкой Москва—Голутвин, как ей уже был выписан ордер на отличную комнату в новой коммунальной квартире, на первом этаже, который ни при какой погоде не протекал.
В ближайщее воскресенье старуха Бугаева переехала в новый дом, самосильно расставила мебель, села передохнуть у окна и вдруг ее лицо озарила хищная улыбка, – это ей явилась одна отчаянная мечта. Грезилось старухе, как она опять садится в электричку Голутвин—Москва, является в Первопрестольную, добредает до Старопанского переулка, урезонивает милиционера, пьет марсианский чай с посольскими и в заключение говорит: «А нельзя ли мне сосватать какого-нибудь благоприятного старичка?»
28
Дело было в двадцать шестом году. Еще здравствовали современники Льва Толстого и царские генералы, еще стояли посреди Садовой улицы монументальная Сухарева башня и действительно красные Красные ворота в конце Мясницкой, но, с другой стороны, еще не существовало поэтической секции Союза писателей СССР, равно как и самого Союза писателей СССР, однако поэты были, и даже во множестве, если не сказать – в избытке, и даже их было, по европейским понятиям, чересчур.
Одним словом, поэт Иван Холеный попал под трамвай; случилось это в День коммунальника, около полудни, в том месте, где пересекаются Петровский бульвар и Каретный ряд. Тогда это было дело обыкновенное, даже в художественной среде, но Иван Холеный и тут отличился, то есть он таким футуристическим манером угодил под трамвай, что оказался на рельсах ровно посередине моторного вагона и при этом остался жив. Вернее, сравнительно жив: лежал он ничком без шапки, с раздробленной кистью правой руки и частично придавленный колесом. Вытащить его не было никакой возможности, подать первую медицинскую помощь – тоже, так что ему оставалось медленно истекать кровью, которая уже обильно сочилась сквозь драповое пальто.
Покуда пострадавший был в сознании и связно отдавал из-под трамвая последние распоряжения, видимо, предчувствуя, что помрет. На счастье, случилось так, что поблизости фланировал скетчист Бровкинд, который в числе первых прибежал на место происшествия, – ему-то поэт Холеный и отдавал из-под трамвая последние распоряжения на тот случай, если он не выдюжет и помрет.
– Ты вот что, Бровкинд, – говорил он, – передай, чтобы деньги за два стихотворения в альманахе «Серп и молот» отослали моей супружнице в Калужскую губернию, по-старому, Жиздринский уезд, деревня Малы Гребешки.