Жизнь. Милый друг. Новеллы
Шрифт:
Надвигались сумерки; внутри, в тесном храме, было совсем темно, но чьи-то шаги раздавались в тиши, где-то там, возле клироса, — это церковный сторож заправлял на ночь лампаду перед дарохранительницей. Как за последнюю надежду уцепилась Роза за этот трепетный огонек, затерянный во тьме под сводами, и, не отрывая от него глаз, упала на колени.
Лампадка поплыла вверх, звеня цепочкой. Скоро мерно захлопали деревянные башмаки, а за ними зашуршала веревка, волочившаяся по плитам; жидкий колокол бросил в
— Господин кюре дома? — спросила она.
Он ответил:
— Ну, конечно. Он всегда обедает, когда я звоню к вечерней молитве.
Тогда она дрожа толкнула калитку церковного дома.
Кюре садился за стол. Он сейчас же усадил и ее.
— Слыхал, слыхал. Ваш муж уже говорил мне. Я знаю зачем вы пришли.
Бедная женщина обмерла. Священнослужитель продолжал:
— Что поделаешь, дочь моя!
И он торопливо глотал ложку за ложкой, и капли супа стекали на его сутану, лоснящуюся на толстом животе.
Она уже не решалась ни говорить, ни просить, ни умолять, она встала; кюре сказал ей:
— Не падайте духом…
И она вышла.
Она вернулась на ферму, не сознавая, что делает; работники ушли в ее отсутствие; муж дожидался ее. Тогда она тяжело повалилась ему в ноги и простонала, заливаясь слезами:
— За что ты на меня сердишься?
Он разразился бранью:
— Как за что? За то, что детей у меня нет, черт возьми! Для того, что ли, я жену брал, чтобы так вдвоем всю жизнь вековать! За то я и сержусь. Когда корова не телится, значит, она никудышная. Когда женщина не рожает, значит, она тоже никудышная.
Она плакала, всхлипывая и повторяя:
— Я тут ни при чем, ни при чем!
Тогда он немного смягчился и прибавил:
— Я тебя не виню, а все зло берет.
С этого дня ею завладела одна дума: родить ребенка, еще ребенка; и всем она поверяла свое желание.
Соседка научила ее каждый вечер давать мужу стакан воды с щепоткой золы. Фермер охотно согласился, но средство не помогло.
Они подумали: «Может быть, есть какие-нибудь тайные средства». И стали разузнавать. Им указали пастуха, жившего в десяти лье от фермы. И дядюшка Валлен запряг лошадку и отправился за советом. Пастух дал ему каравай, на котором сделал знаки; от этого хлеба, замешанного на травах, они оба должны были съедать по куску ночью, до и после супружеских ласк.
Хлеб был съеден до крошки, но и он не помог.
Школьный учитель открыл им тайные, неизвестные в деревне, но верные любовные приемы. Ничего не вышло.
Кюре посоветовал отправиться на богомолье в Фекан — поклониться честной крови. Роза вместе со всей толпой паломников распростерлась на плитах аббатства и, присоединяя свою молитву к немудреным просьбам, идущим от всех крестьянских сердец, взывала к тому, кому молились все, прося снять с нее бесплодие. Все было тщетно. Тогда она решила, что это расплата за первый грех, и ею овладело
Она стала чахнуть с тоски, муж тоже постарел, извелся от напрасных надежд. «Кручина из него все соки высосала», — говорили соседи.
И тут между ними разгорелась вражда. Он ругал ее, бил. Весь день ел поедом, а ночью в постели, задыхаясь от злобы, сквернословил и бросал ей в лицо обидные слова.
И вот как-то ночью, не зная уже, чем уязвить ее побольней, он приказал ей встать и дожидаться утра во дворе под дождем.
Она не послушалась; он схватил ее за горло и ударил кулаком прямо в лицо. Она ничего не сказала, не шевельнулась. В бешенстве он уперся коленом ей в живот и, стиснув зубы, остервенев, стал бить ее смертным боем. Тогда, доведенная до отчаяния, она возмутилась, отбросила его к стене резким движением, сама поднялась и крикнула изменившимся, шипящим голосом:
— Есть у меня ребенок, есть, с Жаком прижила. Знаешь Жака, он обещал жениться, да уехал.
Он замер от изумления; не менее взволнованный, чем ока, он пробормотал:
— Что ты сказала? Что сказала?
Тогда она зарыдала, залепетала сквозь горькие слезы:
— Потому и замуж за тебя не шла, все потому. Не могла я тебе сказать. Ты бы меня выгнал вместе с сыном, без куска хлеба оставил. У тебя детей нет, тебе этого не понять, не понять.
Он машинально повторял, все больше удивляясь:
— У тебя ребенок, у тебя ребенок?
Она сказала, всхлипывая:
— Ты меня силой взял; верно, сам помнишь, охотой я за тебя не шла.
Тогда он встал, зажег свечу и, заложив руки за спину, зашагал по комнате. Она все еще плакала, повалившись на кровать. Вдруг он остановился перед ней.
— Так это, значит, я виноват, что у нас нет ребенка? — сказал он.
Она не ответила. Он опять зашагал, потом снова остановился, спросил:
— Сколько твоему мальчонке?
Она пробормотала:
— Скоро шесть минет.
Он спросил еще:
— Почему ты ничего не сказала?
Она простонала:
— Да разве я смела!
Он не двигался.
— Ну, вставай, — сказал он.
Она с трудом поднялась; потом, когда она стала на ноги, держась за стену, он вдруг рассмеялся своим прежним раскатистым смехом и, так как она все еще не могла прийти в себя, прибавил:
— Ну что ж, поедем за ним, за твоим мальчонкой-то, раз у нас с тобой своих нет.
Она так испугалась, что, будь у нее силы, она бы обязательно убежала. А фермер потирал руки и бормотал:
— Я думал взять приемыша, вот он и нашелся, вот и нашелся. Я у кюре спрашивал, нет ли у него сиротки на примете.
Затем, все еще смеясь, он расцеловал заплаканную и совсем одуревшую жену и крикнул, словно она была глухая:
— Ну, мать, ступай взгляни, не осталось ли чего похлебать. Я полный горшок съем.
Она надела юбку; они сошли вниз; и пока жена, став на колени, раздувала огонь под котлом, он шагал по кухне и, весь сияя, повторял: