Жизнь. Милый друг. Новеллы
Шрифт:
Простодушные крестьяне качали головой в знак отказа но, услыхав, что будут получать по сто франков в месяц, они переглянулись, безмолвно совещаясь, задетые за живое.
Они долго молчали, терзаясь сомнениями, не в силах на что-нибудь решиться. Наконец женщина спросила:
— Ну, что ты на это скажешь, хозяин?
Он ответил наставительным тоном:
— Да, по-моему, в этом нет ничего худого.
Тут г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, заговорила о будущем их ребенка, о выпавшем на его долю счастье и о деньгах, какие
Крестьянин спросил:
— А ренту в тысячу двести франков чин чином пропишете у нотариуса?
— Ну, конечно, завтра же, — отвечал г-н д'Юбьер.
Фермерша, подумав, заявила:
— Сто франков в месяц — это будет маловато, раз уж вы забираете у нас мальца; ведь мальчишка-то подрастет и будет зарабатывать на семью. Если брать, так уж сто двадцать франков.
Госпожа д'Юбьер, трепеща от нетерпения, тотчас же согласилась, — ей хотелось увезти с собой ребенка, и она сунула крестьянину в подарок сто франков, пока муж составлял письменный договор. Были немедленно приглашены мэр и один из соседей, которые охотно подписались в качестве свидетелей.
И молодая женщина в полном восторге унесла на руках отчаянно ревущего малыша, как уносят из магазина приглянувшуюся безделушку.
Супруги Тюваш, стоя на пороге своей хибарки, молча смотрели, как увозили малыша; вид у них был мрачный, — должно быть, они уже сожалели о своем отказе.
Долгое время о маленьком Жане Валлен ничего не было слышно. Родители его каждый месяц получали сто двадцать франков у нотариуса; они были в ссоре со своими соседями, потому что мамаша Тюваш бесчестила их, неустанно трубя всем каждому, что надо быть извергом, чтобы продать свое родное дитя, что это злодейство, грязное дело, сущее непотребство.
Порой она брала на руки Шарло и, чванясь сама перед собой, громогласно выкладывала ему, как будто он мог понять:
— А я ведь не продала тебя, малец, я и не думала тебя продавать. Я не таковская, чтобы продавать своих ребят. Я не из богатых, а все-таки, хоть убей, не стану продавать своих ребят.
Годы шли за годами, и каждый день она выкрикивала на крылечке своего дома всякие обидные слова с таким расчетом, чтобы услыхали соседи. Под конец мамаша Тюваш уже считала себя лучше всех в округе, потому что не согласилась продать своего Шарло. И о ней говорили с уважением:
— Доподлинно известно, что ей сулили золотые горы, а она ни в какую! Ну, как же после этого она не хорошая мать?
Ее ставили всем в пример; а Шарло, которому минуло уже восемнадцать лет, слыша с детства такие рассуждения, свысока поглядывал на своих товарищей, гордясь тем, что его не продали.
Между тем Валлены жили себе припеваючи благодаря своей ренте. Это и вызывало неуемную ярость у супругов Тюваш, которые по-прежнему прозябали в нищете.
Их старший сын был призван в армию. Второй умер; Шарло пришлось
Ему шел уже двадцать второй год, когда однажды утром к лачугам подъехал нарядный экипаж. Молодой господин с золотой цепочкой на жилете вышел из коляски, подавая руку седой даме. А эта пожилая дама сказала ему:
— Вот здесь, дитя мое, во втором доме.
И непринужденно, как свой человек, он вошел в хибарку Валленов.
Старая мать стирала свои передники; больной отец дремал, сидя у очага. Оба подняли голову, и молодой человек сказал:
— Здравствуй, папа! Здравствуй, мама!
Они привскочили от изумления. Крестьянка от волнения даже уронила мыло в корыто.
— Это ты, дитятко мое! Это ты, дитятко мое! — бормотала она.
Он обнял ее и расцеловал, повторяя: «Здравствуй, мама!» А старик, весь дрожа, говорил, как всегда стараясь казаться спокойным:
— Вот ты и воротился к нам, Жан. — Казалось, он расстался с сыном всего с месяц назад.
И когда они окончательно признали друг друга, родителям захотелось поскорее выйти с сынком и показать его людям. Они потащили его к мэру, к помощнику мэра, к священнику и, наконец, к учителю.
Шарло, стоя на пороге своей лачужки, наблюдал за молодым человеком.
Вечером, за ужином, он заявил старику отцу:
— Ну, и дурака же вы сваляли, что попустили Валленам: отдать ихнего малыша.
Мать возразила с застарелым упорством:
— Я не хотела продавать свое дите!
Отец не отозвался ни словом.
Сын продолжал:
— И за что это на мою долю выпала такая напасть!
Папаша Тюваш раздраженно буркнул:
— Ты еще станешь попрекать нас, что мы тебя не отдали?
Парень грубо бросил:
— Да как же мне не попрекать вас, коли вы сущие болваны. Хороши родители, губят собственное дите! Уйти, что ли, мне от вас, — вы того стоите!
Старуха плакала, роняя слезы в тарелку. Она выговорила со стоном, проливая суп из ложки, которую подносила ко рту:
— Вот после этого и убивайся, чтобы выкормить ребят!
Парень сурово сказал:
— Лучше бы мне вовсе не родиться на свет, чем жить так, как я живу. Как увидал я того малого, так у меня кровь и закипела. Тут я и сказал себе: «Вот каков бы я был сейчас».
Он встал из-за стола.
— Вот что, уж лучше мне уйти от вас, потому как я день-деньской стану вас попрекать и прямо со свету вас сживу. Понимаете вы, я ни в жизнь вам этого не прощу!
Старики молчали, подавленные, глотая слезы.
Он продолжал:
— Нет, как подумаю об этом, прямо невтерпеж становится. Лучше уж мне уйти да поискать счастья в чужих людях!
Он распахнул дверь. В хижину ворвался шум голосов. Это Валлены праздновали возвращение сына.
Шарло топнул ногой и, повернувшись к родителям, крикнул: