Жизнь. Милый друг. Новеллы
Шрифт:
— Как я люблю вас! Как я люблю вас!
Она раскрыла объятия, склонилась к нему на грудь, затем подняла голову. Последовал продолжительный поцелуй.
«Вышло гораздо проще, чем я ожидал, — подумал он. — Все идет прекрасно».
Наконец они оторвались друг от друга. Он молча улыбался, стараясь выразить взглядом свою беспредельную любовь.
Она тоже улыбалась, — так улыбаются женщины, когда хотят выразить свое согласие, желание, готовность отдаться.
— Мы одни, — прошептала она, — Лорину я
— Благодарю, — целуя ей руки, сказал он с глубоким вздохом. — Я обожаю вас.
Она взяла его под руку, — так, как будто он был ее мужем, — подвела к дивану, и они сели рядом.
Теперь ему необходимо было начать изящную, волнующую беседу, но, не найдя подходящей темы, он нерешительно проговорил:
— Так вы не очень на меня сердитесь?
Она зажала ему рот рукой.
— Молчи!
И они продолжали молча сидеть, глаза в глаза, сжимая друг другу горячие руки.
— Как я жаждал обладать вами! — сказал он.
— Молчи! — снова сказала она.
Было слышно, как в столовой гремит тарелками горничная.
Он встал.
— Я не могу сидеть подле вас. Я теряю голову.
Дверь отворилась.
— Кушать подано.
Он торжественно повел ее к столу.
За завтраком они сидели друг против друга, беспрестанно обмениваясь улыбками, взглядами, занятые только собой, проникнутые сладким очарованием зарождающейся нежности. Они машинально глотали то, что им подавали на стол. Вдруг он почувствовал прикосновение ножки, маленькой ножки, блуждавшей под столом. Он зажал ее между своих ступней и уже не отпускал, сжимая изо всех сил.
Горничная входила и уходила, приносила и уносила блюда, и при этом у нее был такой равнодушный вид, как будто она ровно ничего не замечала.
После завтрака они вернулись в гостиную и снова сели рядом на диване.
Он подвигался все ближе и ближе к ней, пытаясь обнять ее. Но она ласковым движением отстраняла его.
— Осторожней, могут войти.
— Когда же мы останемся совсем одни? — прошептал он. — Когда же я смогу высказать, как я люблю вас?
Она нагнулась к самому его уху и еле слышно сказала:
— На днях я ненадолго зайду к вам.
Он почувствовал, что краснеет.
— Но я… я живу… очень скромно.
Она улыбнулась:
— Это не важно. Я приду поглядеть на вас, а не на вашу квартиру.
Он стал добиваться от нее, чтобы она сказала, когда придет. Она назначила день в конце следующей недели, но он, стискивая и ломая ей руки, стал умолять ее ускорить свидание; речи его были бессвязны, в глазах появился лихорадочный блеск, щеки пылали огнем желания, того неукротимого желания, какое всегда вызывают трапезы, совершаемые вдвоем.
Эти жаркие мольбы забавляли ее, и она постепенно уступала ему по одному дню. Но он повторял:
— Завтра… Скажите: завтра…
Наконец
— Хорошо. Завтра. В пять часов.
Глубокий радостный вздох вырвался у него из груди. И между ними завязалась беседа, почти спокойная, точно они лет двадцать были близко знакомы.
Раздался звонок, — оба вздрогнули и поспешили отодвинуться друг от друга.
— Это, наверно, Лорина, — прошептала она.
Девочка вошла и в изумлении остановилась, потом, вне себя от радости, захлопала в ладоши и подбежала к Дюруа.
— А, Милый друг! — закричала она.
Госпожа де Марель засмеялась:
— Что? Милый друг? Лорина вас уже окрестила! По-моему, это очень славное прозвище. Я тоже буду вас называть Милым другом!
Он посадил девочку к себе на колени, и ему пришлось играть с ней во все игры, которым он ее научил.
Без двадцати три он распрощался и отправился в редакцию. На лестнице он еще раз шепнул в полуотворенную дверь:
— Завтра. В пять часов.
Госпожа де Марель, лишь по движению его губ догадавшись, что он хотел ей сказать, улыбкой ответила «да» и исчезла.
Покончив с редакционными делами, он стал думать о том, как убрать комнату для приема любовницы, как лучше всего скрыть убожество своего жилья. Ему пришло на ум развесить по стенам японские безделушки. За пять франков он купил целую коллекцию миниатюрных вееров, экранчиков, пестрых лоскутов и прикрыл ими наиболее заметные пятна на обоях. На оконные стекла он налепил прозрачные картинки, изображавшие речные суда, стаи птиц на фоне красного неба, разноцветных дам на балконах и вереницы черненьких человечков, бредущих по снежной равнине.
Его каморка, в которой буквально негде было повернуться, скоро стала похожа на разрисованный бумажный фонарь. Довольный эффектом, он весь вечер приклеивал к потолку птиц, вырезанных из остатков цветной бумаги.
Потом лег и заснул под свистки паровозов.
На другой день он вернулся пораньше и принес корзинку пирожных и бутылку мадеры, купленную в бакалейной лавке. Немного погодя ему пришлось еще раз выйти, чтобы раздобыть две тарелки и два стакана. Угощение он поставил на туалетный столик, прикрыв грязную деревянную доску салфеткой, а таз и кувшин спрятал вниз.
И стал ждать.
Она пришла в четверть шестого и, пораженная пестротою рисунков, от которой рябило в глазах, невольно воскликнула:
— Как у вас хорошо! Только уж очень много народу на лестнице.
Он обнял ее и, задыхаясь от страсти, принялся целовать сквозь вуаль пряди волос, выбившиеся у нее из-под шляпы.
Через полтора часа он проводил ее до стоянки фиакров на Римской улице. Когда она села в экипаж, он шепнул:
— Во вторник, в это же время.
— В это же время, во вторник, — подтвердила она.