Жизнь

Ричардс Кит

Стэнли Бут и Мик вернулись в гостиницу после того, как мы съездили в Алтамонт осмотреться на местности, а я остался. Не мог я просто забуриться в Sheraton и вернуться сюда на следующее утро. Я здесь до конца — так я чувствовал. Сколько часов осталось, чтобы уловить, что здесь происходит? Было интересно. Ты чуял носом, что произойти может что угодно. Учитывая калифорнийский климат, днем было довольно мило. Но, как только зашло солнце, сразу же здорово похолодало. И тогда вокруг зашевелился дантовский ад.

Какие-то люди, хиппи, отчаянно старались держаться по-доброму. В этом было едва ли не отчаяние — в этой любви, в подбадриваниях, в стараниях удержаться на плаву, сделать, чтобы было все по кайфу.

И «Ангелы» здесь, конечно, только еще сильнее подгадили. У них были свои планы на вечер, которые, в сущности, сводились к тому, чтобы

уделаться насколько хватит сил. Какая уж там организованная служба безопасности. Посмотришь на кое-кого из них — глаза закатываются, губы зажеваны. А еще эта специальная провокация с парковкой их рогатых коней прямо у сцены. Наверное, предполагая, что тронуть «ангеловский» байк — это конец всему. Абсолютно неприкасаемо. Они выставили барьер из своих «харлеев» и дразнили народ, чтоб те только попробовали их тронуть. А с наваливающейся вперед толпой это было неизбежно. Если посмотреть «Дай мне кров», там есть одно «ангеловское» личико, которое говорит за всех. Чувак, в общем, просто пузырится от ненависти — такой весь в наколках, в косухе и с хвостом, ждет не дождется, чтобы кто-нибудь задел его байк и дал ему повод устроить махач. Они неплохо снарядились — обрезанными киями, и еще, конечно, все носили ножи, хотя у меня тоже был нож с собой. Другой вопрос, когда его вытаскивать и пускать в дело. Это уж самая крайняя мера.

Когда совсем стемнело и мы вышли на сцену, атмосфера уже здорово сгустилась, стало очень мрачно и стрёмно. Это слова Стю, он там был: «Слышишь, как-то стало стрёмновато». Я сказал: «Стю, будем пробиваться». При такой большой толпе нам было видно только пространство прямо перед нами — с освещением, которое уже бьет в глаза, потому что на сцене оно всегда так. Ты практически наполовину ослепший — не можешь ни видеть, ни нормально оценивать, что происходит. Просто надеешься, что все обойдется.

Ладно, какие у тебя еще возможности? Stones уже на сцене, чем я могу пригрозить? Мы уходим? Я сказал: «Успокойтесь, или мы больше не играем». Толку им было тащиться сюда всю дорогу, чтобы в результате ничего не увидеть? Но на тот момент пружина уже была заведена.

Пиздец наступил довольно скоро. В фильме можно увидеть, как Мередит Хантер размахивает пистолетом, можно увидеть удар ножом. На нем был бледно-салатный костюм и шляпа. Он тоже пузырился от ненависти — такой же ополоумевший, как все остальные. Размахивать пушкой перед «Ангелами» было как, не знаю, поднести им на блюдечке то, чего они хотели! Это была отмашка. Сомневаюсь, что штука была заряжена, но он хотел выпендриться. Не то место и не то время.

Когда это случилось, никто не понял, что его закололи насмерть. Шоу продолжалось. Грэм там тоже был, он в тот день играл с Burritos. Мы всей толпой набились в этот перегруженный вертолет — обычное возвращение, как с любого другого концерта. Слава богу, конечно, что мы оттуда выбрались, потому было реально стрёмно. Хотя мы и привыкли к стремным побегам. В этот раз просто масштаб был больше, да еще в новом для нас месте. Но не стремнее, чем выбираться из Empress Ballroom в Блэкпуле. Вообще-то говоря, если б не убийство, мы бы считали, что концерт каким-то невъебенным чудом прошел еще очень гладко. Кроме того, это был первый раз, когда Brown Sugar исполнялся перед живой аудиторией, — крещение в аду среди буйной толпы калифорнийской ночью. Никто не знал, что случилось, до того как мы уже совсем поздно добрались до гостиницы или даже до следующего утра.

То, что Мик Тейлор поехал с нами в тот тур 1969-го года, определенно спаяло Stones заново. Потом мы сделали с ним Sticky Fingers. И музыка поменялась, почти неосознанно. Ты уже пишешь с Миком Тейлором в уме, может, сам того не понимая, но прикидывая, что у него может получиться что-то оригинальное. Ты должен дать материал, который ему будет реально кайфово играть, а не просто поставить его к тому же запиленному станку, который он только что обхаживал в Bluesbreakers у Джона Мэйолла. Так что стараешься придумать что-нибудь свеженькое. Дай бог то, что введет музыкантов, заведет потом и публику. На Sticky Fingers некоторые вещи сочинились исходя из моей уверенности в том, что Тейлор сумеет как следует блеснуть. К возвращению в Англию у нас на руках уже имелся Brown Sugar, имелись Wild Horses и You Gotta Move. Остальное мы записали в «Старгроувзе», особняке Мика, — в нашей новой студии на колесах под названием «Могучемобиль» — и немного в Olympic Studios в марте—апреле 1970-го. Например, Cant You Hear Me Knocking

выпорхнула легко: я просто подобрал настройку и рифф и начал катать это дело, а Чарли моментально, в легкую подстроился, и мы думаем: а грув-то ничего. Так что все только улыбались. Для гитариста играть такое невелика сложность: знай руби аккорды стаккатовыми кусками, все очень прямолинейно и экономно. Марианна активно поучаствовала в Sister Morphine. Я знаю почерк Мика, и он тогда жил с Марианной, так что я вижу по стилю, что там есть несколько её строчек. Moonlight Mile — это целиком Мик. Насколько я помню, Мик пришел с доведенной до конца идеей, и группе осталось только разобраться, как её сыграть. А Мику только дай расписаться! Это что-то невероятное, сколько он мог насочинять. Иногда ты начинал думать, как бы уже прикрутить этот краник, мать его. Бывало даже, что из него выходило столько текста, что — блин, парень, ты засоряешь эфир. Я не жалуюсь. Это золото — иметь такой дар. Ведь это не то же самое, что сочинять стихи или настрочить текст заранее. Оно должно уложиться в уже готовую рамку. В том и искусство текстовика — это человек, которому дают кусок музыки, и он раскладывает, как там будет работать голос. Мик это умеет превосходно.

Примерно в те же годы мы начали собирать свой штат музыкантов для сессий, так называемых суперсайдменов, и из них кое-кто с нами до сих пор. Никки Хопкинс был рядом почти с самого начала. Гай Кулер пришел, но с годами почти пропал. На Sticky Fingers мы опять сошлись с Бобби Кизом, великим техасским саксофонистом, и его напарником Джимом Прайсом. Сначала мы пересеклись с Бобби очень мельком, впервые после нашего первого американского тура, в Elektra Studios, где он записывался с Delaney & Bonnie. Джимми Миллер работал там же над Let It Bleed и зазвал Бобби сыграть соло на Live with Me. Это был самый что ни на есть сырой, прямолинейный, без тормозов рок-н-ролл — вещь как специально под Бобби. Так родилось наше долгое сотрудничество. Они с Прайсом добавили немного дудок в финал Honky Tonk Women, но их завели в миксе так низко, что слышно их только в последние полторы секунды на затухании. Чак Беррри воткнул саксофон в самый конец Roll Over Beethoven, и нам тоже понравилась мысль, когда в песне появляется новый инструмент всего лишь за секунду до конца.

Киз и Прайс приехали в Англиию, чтобы отработать на сессиях у Клэптона и Джорджа Харрисона, и Мик столкнулся с ними в одном ночном клубе. Поэтому все получилось что типа хватай их, пока не уехали. Они умели зажигать, Мик считал, что нам нужная духовая секция, а я был только за. Техасский бульдог посмотрел на меня со значением и протехасил: «Мы играли вместе». — «Играли? Где это?» — «На Тинейджерской ярмарке Сан-Антонио». — «А, ты там тоже был?» — «Да уж, блядь, тоже». И тогда я сразу сказал: да хрен с ним, лучше давай сбацаем. Широченная улыбка от подобревшего Бобби и камнедробительное рукопожатие. Ах ты сучий потрох! Бобби Киз! Это было на сессии в декабре 1969-го, Бобби тогда надудел нам на Brown Sugar эпохальное соло, лучшее из всего, что гремит в эфире.

Я в то время устроил себе пару чисток с Грэмом Парсонсом — обе без толку. Вообще за свою жизнь я ломался так часто, что на свете нет столько ремонтных мастерских. Я считал, что эта ёбаная неделя в аду в порядке вещей. Я принимал её как часть жизни, которую сам выбрал. Но ломка — такая хуёвая вещь, что одного раза достаточно, и, правду сказать, так и должно быть. Хотя одновременно я чувствовал себя абсолютно неуязвимым. Кроме того, меня всегда немного потряхивало, когда люди говорили мне, что моему организму можно, а чего нельзя.

Я раньше чувствовал, что независимо от степени обдолбанности в том, что касается меня лично, я свои грехи всегда покрою. И мне хватило самомнения, чтобы думать, что я смогу контролировать и героин. Я думал, что могу принимать, а могу перестать. Но он куда хитрее, чем ты думаешь, потому что какое-то время ты можешь начинать и переставать, но каждый раз, когда выбираешь второе, задача чуть-чуть усложняется. Не в твоей власти, к сожалению, решать, в какой момент прерваться. Принимать легко, отказываться тяжело, и не дай бог тебе оказаться в положении, когда кто-то вдруг вламывается к тебе домой и говорит: пойдем с нами, и ты понимаешь, что сейчас перестать просто придется, но ты не в том состоянии, чтобы ехать в участок и начинать ломаться там. Ты должен как следует подумать и сказать: ага, есть один простой способ не попасть в такое положение — не втягиваться.