Жизнь
Шрифт:
Группи были просто нашей большой разбросанной по миру семьей. Организацией без устава. И что мне нравилось больше всего, это то, что тут не было никакого собственничества или ревности. В ту пору мы практически двигались по кругу. Играем в Цинциннати, следующая остановка будет в Браунсвилле, дальше едешь в Оклахому — такой накатанный маршрут. И они просто передавали тебя друг другу как эстафету. Заваливаешься на местную хату, просишь о помощи. Родная, не могу, блин, подыхаю! Четыре концерта —я, считай, уже труп. И они, по сути, были при нас как медсестры. Их вообще правильно было считать Красным Крестом. Они тебя и обстирывали, и обмывали, и все что угодно. И ты только говоришь: и чего ты так надрываешься ради сраного гитариста? Нас же таких вагон и маленькая тележка?
Про Фло я уже упоминал — она была среди моих самых любимых, из компании черных девчонок из Лос-Анлжелсса. Вокруг нее было еще три-четыре таких же. Когда у меня расходовалась анаша или еще чего, она посылала свою команду на добычу. Мы с ней спали вместе
Мы с Бобби Кизом попали в еще одну заваруху в конце дальневосточного тура в начале 1973-го. Вообще-то Бобби угодил в такую задницу, что мог бы до сих пор отбывать срок, если бы не почти божественное вмешательство. На этот раз его спасли ананасы.
Первый концерт тура играли в Гонолулу. Мы тогда должны были лететь в Новую Зеландию и Австралию, а Гонолулу был местом вывоза и повторного ввоза в Штаты. Нужно было зарегистрировать все музыкальные инструменты на выезде с Гавайев, а на обратном пути твой багаж сверяли со списком, чтобы ты ничего лишнего не импортировал.
Эту историю должен рассказывать сам Бобби — как её главный герой.
Бобби Киз: Мы с Китом и Rolling Stones гастролировали по Австралии и Дальнему Востоку в начале 1973 года. Это еще когда с нами разъезжал доктор Билл, и мы с Китом держали концессию на его патентованные средства от гастрольного стресса. Короче, мы возвращаемся и проходим гавайскую таможню. Я везу все свои саксофоны, и у них должны проверить серийные номера, чтобы подтвердить, что это те же самые дудки, которые я вывозил. И таможеннику нужно перевернуть сакс вверх ногами, потому что серийные номера напечатаны снизу. Ну и в ту секунду, когда парень переворачивает сакс, я слышу — гремит. О черт, я знаю, что это гремит! Бу-бум! На стол вылетает шприц. И втыкается в крышку прямо перед таможенником. И конечно, сразу одно потянуло другое. Кит был тут же рядом — стояли в одной очереди. Они нас немедленно разделяют — уводят меня, устраивают мне полный шмон, находят эти здоровые капсулы с герычем и чего только нет. И пялятся — аж зенки выскакивают. Хули — мужик-то, который это дело оприходовал. считай, за раз годичную норму отработал! Машинка строчит, только вьет. «Ух ты, блин, мы ж крупную рыбу словили с подельником! Вот же везуха! У нас тут на них статей целый прейскурант». И точно, так и есть. Они нас сфотографировали, резво откатали наши пальцы и веселятся от души — хо-хо, десять лет! Чирик, железно! А поскольку это самый конец тура, вокруг никаких сопровождающих и ошивающихся, все уже свалили. И мне разрешили один телефонный звонок.
В то же самое время меня тоже оттащили и обыскали, но тут им вышел облом. Я ходил чистенький. Причем шмонали меня — как блох искали. А я понимаю, что Бобби сейчас уже точно в каталажке. Если у тебя вываливается шприц на всеобщее обозрение, выкрутиться шансов нету. И мне нужно позвонить, потому что я знаю, что Бобби понадобится адвокат. Поэтому я всеми правдами и неправдами дорываюсь до телефона и звоню во Фриско, в Лос-Анджелес, чтобы раздобыть ему защитничка. Под конец меня выпускают к следующему рейсу до Фриско. Я встаю в очередь на посадку, и кто блядь, стоит впереди? Бобби Киз, чтоб ему! Эй, а ты какою хуя здесь делаешь? Мне только что кишки чуть не вынули! Как ты-то вперед меня пролез? А Бобби говорит:
— Звоночек один сделал.
— Звоночек сделал? Кому это еще?
— Мистеру Доулу.
Бобби Киз: Этот человек, мистер Доул, был крупным экспортером ананасов, ананасовый король Гавайев. Если вы хоть раз открывали консервную банку с ананасами «Доул», вы знаете, о ком речь. Он еще держал профессиональную команду, которая играла во Всемирной футбольной лиге. Короче, мы с Китом как-то пересеклись с его дочкой, когда играли на Гаваях, еще до того, как поехали дальше в Австралию. И она пригласила нас к ним в особняк расслабиться вечерком с ней и её подружками — весьма и весьма милые дамы, все как одна загорелые — загорелые и богатенькие. Все протекало дружно-весело, состоялся обмен телефонами — приятный, в общем, вечерок, плавно переходящий в ночь, причем я довольно плотно сошелся с симпатичной дочкой мистера Доула плюс было выпито немерено ананасовою сока Это все было, когда охранники еще не ходили за нами повсюду, мы шлялись везде сами по себе, так что каких только заморочек не происходило. Мы, короче, торчим в особняке, ни в чем себе не отказываем, а наутро заявляется мистер Доул, и ах, «ой, папа!». А он видит, что у него в гостиной вакханалия с участием Кита Ричардса и меня. И дочка говорит: «Давай я тебя познакомлю с моими новыми друзьями». Кит как тень метнулся за порог, однако мистер Доул не спускает псов, не кричит: «Порвать их!», а говорит: «Очень рад познакомиться». Великодушный, короче, оказался папочка. А мне неудобно как черт знает что, потому что я ебарь самой ананасовой принцессы. Мистер Доул дает мне свою визитку и говорит: «Я так понимаю, вы дружите с моей дочерью. Если будете проездом на Гавайях и я чем-то смогу помочь, то вот, звоните. Это
А теперь я в ситуации, когда мне светит много лет каторги под жарким техасским солнцем, у меня один звонок в запасе и при мне никаких номеров. Никто из роллинговской команды понятия не имеет, в какой мы жопе. Тогда я нахожу в бумажнике визитку мистера Доула — единственная визитка в моем распоряжении и единственный телефонный номер. Я набираю этот номер и, что бы вы думали, попадаю на самого мистера Доула. Говорю: «Мистер Доул, помните, недавно у вас в гостиной был такой едва одетый парень и еще один англичанин, на полутруп похож? В общем, это с вами половина из них говорит». «О, Бобби, привет, как твои дела?» Я говорю: у нас тут проблема небольшая. Нашли и то, и сё, и шприцы еще... короче, не знаем, что нам делать. Он говорит: «Вы вообще где сейчас? Давай подробно. Вы каким рейсом сели?» Я ему рассказал, а он: «Ну хорошо, поглядим, что можно сделать», и вешает трубку. Я не знаю, что там происходит с Китом, но страшно охренеть как. Я думал, что все, на этот раз точно поедем по этапу в Левенуорт [152] . Просто ждал, пока зайдут парни с кандалами и уведут нас обоих. В общем, сижу один, а за перегородкой из зеркального стекла эти клоуны, которые нас оформляли. И ни с того ни с сего звонит телефон, который стоит у парня на столе - того, что нам полоскал мозги всем этим дерьмом, — и сразу было можно сказать, только по тому, как у него осанка поменялась, что кто-то ему как следует вставил. Он переводит глаза на меня, потом снова на телефон, вешает трубку и так медленно трясет ходовой, а потом рвет протокол задержания. Они все нам возвращают, сажают на самолет и говорят: «Никогда так больше не делайте!» И мы, счастливые, улетаем в сторону заката.
152
Крупнейшая на тот момент федеральная тюрьма в Городе Левенуорт, штат Канзас.
Но это еще был не конец. Мы садимся на самолет, и я говорю: пиздец, старик, давай быстро звони кому-нибудь, чтобы достать балды во Фриско, когда долетим. Знаешь хоть кого-нибудь во Фриско, кому можно позвонить? И тогда, не помню почему, я вытаскиваю бумажник и немедленно нащупываю два непонятных бугорка под кожей. И ошибиться невозможно. Лежат, заныканные в бумажнике, две капсулы-»двухнулевки» белого, то есть чистого героина на нехилый втык. Эти штучки были от аделаидских девиц, наших двух Шейл. А таможня-то меня прочистила пылесосом — лазали во все места, жопу прощупывали! Если б меня с ними повязали, обратно в страну я бы хуй когда попал. И как они их прозевали? Хотя такое с таможенниками сплошь и рядом. Если думаешь, что чистый, всегда выходишь сухим. А я был абсолютно убежден, что повыбрасывал все свое дерьмо. Короче, я немедленно двинул в туалет. И моментально все снова стало розовым. Сейчас поделим одну капсулу пополам — занюхаем, потому что иглы-то с собой нет. Этого пока хватит, а потом, когда доберемся, найдем кому позвонить.
В общем, уже в который раз пронесло. Этой ночью петух не прокукарекал.
Нам с Бобби очень везет, судя по всему, когда мы вдвоем, а особенно везло и аэропортах в те годы. Однажды мы проходили через контроль и Нью-Йорке, и Боб отвечал за вещи. Одну мою сумку нужно было отправить в багажный отсек и ни в коем случае не пропускать через детектор. Там лежал пистолет, мой «смит-вессон» тридцать восемь особый, с припасом в пять сотен патронов. Я тогда держал целый арсенал. И ни на одну пушку не было бумаг. Мне запрещено владеть огнестрельным оружием, я же бывший осужденный. А в грузовом отсеке с остальным багажом оно бы спокойно прокатило. А Бобби все, на хуй, перепутал, и я смотрю — моя сумка с револьвером едет прямо на просветку. Блядь! Стойте! Я заорал: «БОБ!» — и все, кто сидел у детектора, повернулись и вылупились на меня, и экран остался без внимания. В общем, сумка проехала, а они не увидели.
Я полетел прямо на Ямайку, где осталась Анита с детьми. Мы поселились в Мэмми-бее в ту весну 1973-го. Вообще-то дела уже немного начинали портиться. Анита стала вести себя непредсказуемо — у нее развилась паранойя, и пока я был в отлучке на гастролях, вокруг нее стало собираться много народа, который вовсю злоупотреблял её гостеприимством, — хреновое сочетание. Даже когда я сам там жил, наше хозяйство было довольно шумным. Раздражали всех соседей, хотя сами в это не врубались. Белый мужик с большим ломом, и всем известно, что у него каждую ночь пасутся растафари — записываются, играют музыку. Соседи не возражали бы, если б это было на выходных или еще как. Но не в понедельник или во вторник. А мы начали собираться без перерывов, каждую божью ночь. А как несет из этого дома, только понюхайте! Эти ребята с чашей переводили анашу мешками — дым относило за милю. И соседей это не устраивало. Я потом узнал, что Анита, ко всему еще и сама разозлила много кого. Её несколько раз строго предупреждали, но она была без тормозов, грубила констеблям и всем, кто жаловался. Её там звали грубиянкой. И еще, что вообще-то смешно, её прозвали Муссолини, потому что она говорила по-итальянски. Анита умеет быть мерзкой. Я знаю, я был её мужем (хотя и не был). В общем, у нее были проблемы.