Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

После этого Ридольфо Гирландайо взял с собой Баттисту в Вальдикьяну, где Мадонна ди Вертильи принадлежала раньше флорентийскому монастырю дельи Анджели камальдульского ордена, ныне же стала самостоятельным монастырем, заменив бенедиктинский монастырь у ворот Пинти, разрушенный во время осады Флоренции. Там Баттиста расписал упоминавшимися уже историями двор, а Ридольфо украсил главный алтарь и написал для него на дереве образ; покончив же с этим, они, как рассказано в жизнеописании Ридольфо, украсили и другой живописью сие святое место, весьма прославленное и знаменитое многочисленными чудесами, совершаемыми там Богоматерью.

Баттиста возвратился затем в Рим, как раз в то время, когда был открыт Страшный суд Микеланджело. И поскольку он усердно изучал манеру и творения этого мужа, он жадно его разглядывал и, бесконечно им любуясь, срисовал его целиком. После этого он решил остаться в Риме, где для кардинала Франческо Корнаро, жившего в перестроенном своем дворце с фасадом, обращенным к кладбищу, на углу у Сан Пьеро, он расписал по стуку лоджию, выходящую на площадь, своего рода гротесками с многочисленными мелкими историями и фигурами, и работа эта, выполненная весьма тщательно и прилежно, была признана очень красивой.

Почти в то же время, то есть в 1538 году, Франческо

Сальвиати написал фреской историю в сообществе Мизерикордиа, а так как, закончив ее, он должен был приняться за другие, на которых предполагалось множество подробностей, и так как соперником его выступил Якопо дель Конте, то дело это остановилось. Прослышав об этом, Баттиста решил воспользоваться случаем, дабы показать себя превосходящим Франческо и лучшим мастером Рима, и через друзей и другими средствами он добился того, что монсиньор делла Каза, которому он показал один из своих рисунков, передал заказ ему. Приступив к работе, он написал фреской св. Иоанна Крестителя, схваченного Иродом и заключенного им в темницу. Однако, несмотря на то, что к живописи этой было приложено много старания, она считалась далеко уступающей живописи Сальвиати, будучи выполненной с величайшим напряжением и в манере жесткой и безотрадной, без всякого порядка в композиции и вовсе лишенной того изящества и красоты колорита, которые были присущи Франческо, и из всего этого можно сделать вывод, что ошибаются те художники, которые в этом искусстве добиваются как следует изобразить торс, руку и ногу или другую какую часть тела, тщательно выписывая мускулы, будто хорошо разобраться в одной этой части – значит овладеть целым; ибо часть работы не вся работа и довести ее до полного совершенства в хорошей и красивой манере может лишь тот, кто, написав хорошо части, умеет найти их соразмерное отношение к целому, а сверх этого добивается и того, чтобы композиция фигур хорошо выражала надлежащий эффект и не была запутанной. Но прежде всего следует обратить внимание на то, чтобы лица были живыми, подвижными, красивыми и выразительными, а манера не была жесткой, обнаженные же тела следует чернить лишь в такой степени, чтобы они были рельефными, закруглялись и удалялись ровно настолько, насколько это нужно, не говоря уже о перспективе пейзажей и других частей, потребных для хорошей живописи, и о том, чтобы, пользуясь чужими работами, это делалось так, чтобы нелегко это было заметить. Так в конце концов убедился и сам Баттиста в том, что напрасно терял время, когда изучал дотошно мускулы и чересчур старательно рисовал, не считаясь с другими областями искусства.

Закончив эту работу, за которую больших похвал не заслужил, Баттиста отправился через Бартоломео Дженгу на службу к герцогу Урбинскому для росписи большого свода церкви и капеллы, соединенных с Урбинским дворцом. Приехав туда, он не долго думая, тотчас сел за рисунки согласно задуманному произведению, но без какой-либо предварительной разбивки. И так, подражая Страшному суду Буонарроти, изобразил он небеса со святыми во славе, разбросанными по своду на разных облаках, и целые сонмы ангелов вокруг Богоматери, вознесшейся на небо, где ее ожидает Христос, дабы увенчать ее. И там же стоят, разбившись на отдельные куски, патриархи, пророки, сивиллы, апостолы, мученики, исповедники и девы; своими разными позами фигуры эти показывают радость пришествию прославленной Девы. Выдумка эта была бы несомненно хорошим случаем для Баттисты проявить себя человеком стоящим, если бы он шел более правильным путем и не только упражнялся в живописи фреской, но вносил бы больше порядку и толку во все свои работы. Но в этой работе он поступал так же, как и в других, изображая постоянно одни и те же фигуры с теми же лицами, в таких же одеяниях и такого же телосложения. А кроме того, и колорит был лишен какой-либо мягкости и все было сделано с напряжением и вымученно. Когда работа была совсем закончена, она мало удовлетворила и герцога Гвидобальдо, и Дженгу, и всех остальных, так как, судя по прекрасному рисунку, показанному им вначале, они ожидали чего-то большего. И в самом деле, в красивых рисунках Баттиста не имел себе равных, и в этом деле его можно было назвать человеком стоящим.

Это знал и герцог, которому пришло в голову, что, если бы по его рисункам работали превосходные гончары из Кастельдуранте, часто пользовавшиеся гравюрами и Рафаэля Урбинского, и других мастеров своего дела, все выходило бы отлично. Он заказал Баттисте бесчисленное множество рисунков, и выполненные по ним сосуды из тамошней глины, самой нежной во всей Италии, получились редкостными. Так изготовлялось столько сосудов и столько сортов, сколько их хватило бы для любого королевского буфета, где они заняли бы почетное место; а нанесенная на них живопись оказалась бы не хуже, будь она написана маслом даже самыми превосходными мастерами. И вот этих сосудов, которые по качеству глины очень напоминают античные, изготовлявшиеся в Ареццо в древности во времена царя тосканского Порсены, названный герцог Гвидобальдо послал на целых два буфета императору Карлу V, а один набор – кардиналу Фарнезе, брату синьоры Виттории, его супруги. Мы должны помнить, что росписи подобного рода на сосудах, насколько мы можем судить об этом, не римские. Ибо найденные сосуды римского времени с прахом умерших или какие-либо другие покрыты фигурами, выцарапанными на одноцветном фоне, частично черном, красном или же белом, и никогда не бывают покрыты глазурью, не обладают той красотой и разнообразием росписей, которые мы видели и видим в наши дни. Нельзя сказать и того, что, будь они даже таковыми, роспись их потускнела от времени и пребывания под землей, ибо наши, как мы видим, противостоят всяким превратностям погоды и всему прочему, так что могли бы пролежать чуть ли не четыре тысячи лет под землей и роспись их не попортилась бы. Но опять-таки, хотя подобные расписные сосуды изготовляют по всей Италии, лучше по глине и самые красивые делают, как я сказал, в Кастельдуранте, местности, принадлежащей Урбинскому государству, и в Фаэнце, где самые лучшие – это совсем белые с небольшим количеством росписи, сосредоточенной на середине их или по краям, в целом же очень красивой и строгой.

Возвратимся, однако, к Баттисте. По случаю бракосочетания названного синьора герцога с синьорой Витторией Фарнезе, состоявшемся позднее в Урбино, он со своими молодыми помощниками написал все истории, предназначенные для арок, сооруженных по рисункам Дженги, который был поставлен во главе всего этого убранства. Но так как герцог сомневался, что Баттиста закончит все вовремя, ибо замысел был обширный, он послал за Джорджо Вазари, который

в Римини для оливетанских белых монахов Сколька расписывал тогда фреской большую капеллу и писал маслом на дереве образ главного алтаря, чтобы он приехал помочь Дженге и Баттисте в этом убранстве. Однако Вазари, который в это время плохо себя чувствовал, принес свои извинения Его Превосходительству и написал ему, чтобы он ни в чем не сомневался, ибо способности и умение Баттисты таковы, что он все закончит ко времени, как это потом действительно и оказалось. Когда же, закончив работы в Римини, он поехал лично принести извинения и повидать герцога, Его Превосходительство показал ему упоминавшуюся капеллу, расписанную Баттистой, дабы он оценил ее. Вазари очень похвалил и ее, и способности того, кто премного был удовлетворен великими милостями этого синьора. Сам же Баттиста находился тогда не в Урбино, а в Риме, где занимался тем, что срисовывал не только статуи, но и все древности этого города, чтобы составить, что он потом и сделал, большую книгу, оказавшуюся произведением весьма похвальным. И вот в то время, когда Баттиста занимался в Риме рисованием, мессер Джованни Андреа дель Ангвиллара, человек во всех родах поэзии поистине исключительный, составил кружок разных одаренных людей и устроил в большой зале при Санто Апостоло весьма богатую сцену и убранство для представления комедий различных авторов перед дворянами, господами и высокопоставленными лицами, и приказал соорудить ступеньки для разного рода зрителей, для кардиналов же и других высших духовных лиц были отведены особые помещения, откуда они невидимо могли через решетки смотреть и слушать. А так как в кружок этот входили живописцы, архитекторы и скульпторы, помимо тех, кто разыгрывал роли и выполнял другие обязанности, Баттисте и Амманати, также принадлежавшим к этому обществу, было поручено устроить сцену и отделать ее всякими историями и живописными украшениями, и Баттиста включил туда несколько статуй, которые Амманати выполнил так хорошо, что заслужил самое высокое одобрение. Но так как большие расходы в этом помещении превышали плату за вход, пришлось мессеру Джованни Андреа и остальным перенести сцену со всеми украшениями из Санто Апостоло на Страда Джулиа в новый храм Сан Бьяджо, где Баттиста все устроил заново и где было разыграно много комедий, вызвавших невероятное сочувствие в народе и у придворных всего Рима. Отсюда и пошли бродячие комедианты, известные под именем Дзанни.

Когда после всего этого наступил 1550 год, Баттиста вместе с Джироламо Сичоланте из Сермонеты выполнил для кардинала Чезис на фасаде его дворца герб папы Юлия III, ставшего тогда новым первосвященником, с тремя фигурами и несколькими путтами, получившими большое одобрение. Закончив эту работу, он написал в Минерве на части свода украшенной лепниной капеллы одного из каноников Сан Пьетро несколько историй из жития Богоматери и Иисуса Христа, лучшее из всего им до того времени сделанного. На одной из стен он написал Рождество Христово с пастухами и ангелами, поющими над яслями, а на другой – Воскресение Христа со многими солдатами в разных положениях вокруг гробницы; а над каждой из этих историй он изобразил в полукружиях несколько пророков больших размеров; и, наконец, на алтарной стене в нишах – распятого Христа, Богоматерь, св. Иоанна, св. Доминика и несколько других святых, и везде он оказался на высоте и проявил себя как превосходный мастер.

Но так как заработки его были скудны, а расходы в Риме очень велики, то, написав там несколько полотен, которые большого сбыта не имели, воротился он на родину, в Венецию (полагая, что, переменив местожительство, изменит и свою судьбу). Там за свое прекрасное умение рисовать он был признан человеком стоящим и короткое время спустя получил заказ написать маслом на дереве образ для церкви Сан Франческо делла Винья в капелле монсиньора Барбаро, патриарха аквилейского. Он написал на нем Крещение Христа в Иордане святым Иоанном, в небесах – Бога Отца, внизу двух путтов, которые держат одежду Христа, по углам же Благовещение. А под этими фигурами будто накинута ткань с большим числом обнаженных малых фигур, а именно ангелов, демонов и душ чистилища с надписью, гласящей: «In nomine Jesu omne genn flectatur». Работой этой, признанной бесспорно весьма хорошей, приобрел он имя и большую известность; мало того, она была причиной того, что братья-цокколанты, там проживающие и ведающие церковью Сан Джоббе в приходе Канарейо, поручили ему написать в этой самой Сан Джоббе для капеллы рода Фоскари Богоматерь с ребенком на руках, со святым Марком с одной стороны и еще одной святой с другой стороны, а в воздухе нескольких ангелов, рассыпающих цветы.

В Сан Бартоломео над могилой немецкого купца Аристофано Фуккери он изобразил на картине Изобилие, Меркурия и Славу. Для мессера Антонио делла Веккиа, венецианца, он написал на картине с прекрасными фигурами натуральной величины Христа в терновом венце, а кругом несколько оскорбляющих его фарисеев.

Между тем во дворце св. Марка по проекту Якопо Сансовино (как об этом будет рассказано в своем месте) была выстроена каменная лестница, поднимающаяся от первого этажа и украшенная различными лепными филенками скульптором Алессандро, учеником Сансовино. Баттиста расписал там все мелкими гротесками, а некоторые большие плоскости заполнил многочисленными фигурами, написанными фреской, чем заслужил большие похвалы художников, а потом устроил на этой же лестнице площадку для приемов. Вскоре после этого, как рассказывалось выше, лучшим и известнейшим венецианским живописцам было поручено написать по три картины для библиотеки Св. Марка с таким условием, что тому, кто выполнит заказ лучше всех, сиятельными сенаторами будет присуждена помимо обычного вознаграждения золотая цепь на шею. Баттиста написал там три истории с двумя философами между окон и проявил себя отлично, хотя почетная награда, как говорилось выше, была присуждена не ему.

По выполнении этих работ ему была поручена патриархом Гримани одна из капелл в церкви Франческо делла Винья, первая по левой руке от входа. Баттиста принялся за работу и начал отделывать весь свод богатейшими лепными украшениями и написанными фреской историями с фигурами, проявив тем рвение невероятное. Но то ли из-за переутомления или из-за того, что ему пришлось расписывать виллы нескольким дворянам по стенам, возможно, еще совершенно сырым, как я об этом прослышал, он, так и не закончив названной капеллы, помер. Незавершенную же капеллу закончил Федериго Дзуккеро из Сант Аньоло ин Вадо, превосходный молодой живописец, считавшийся в Риме одним из лучших, который на боковых стенах написал фреской Марию Магдалину, кающуюся после проповеди Христа, и воскрешение Лазаря, ее брата; работы эти весьма изящны. Покончив со стенами, он же написал и алтарный образ с Поклонением волхвов, заслуживший большое одобрение.