Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Она вздрогнула при виде своего любовника, и сдержала себя.
– Будешь ли ты любить своего сына или дочь, Адриан?.. – спросила она.
Он испустил крик счастья.
– Возможно ли! – воскликнул он.– Ты спрашиваешь меня буду ли я любить моего… нашего ребенка?.. Столько же, как тебя… Ты сомневаешься?
– Нет! – ответила она.
Несчастная желала бы сомневаться; она потребовала бы от него величайшего преступления: избавить ее от материнской ноши.
На щеке ее повисла слеза ярости, стертая Адрианом как слеза радости поцелуем. Бедный Адриан! Тогда как его страсть усиливалась
Мы говорили, что любовь перерождает самых испорченных женщин; но это нравственное перерождение длится только до тех пор, пока эта женщина расположена к нему своими инстинктами. Возвратите к жизни голодную больную собаку, она за ваши заботы отдаст вам всю свою привязанность; при тех же условиях волк, как бы вы за ним не ухаживали, убежит в лес, и вы будете еще счастливы, если, покидая вас, он не познакомит вас с своими зубами.
Есть много женщин – волчиц; Феодора была одною из этих женщин. Однако, во все время беременности она не выражала своих новых чувств. Она по прежнему была любезна с Адрианом, улыбалась когда он говорил об их ребенка, когда он с любовью шутил над увеличивающейся полнотой ее талий.
– К тебе это очень идет! – говорил он.
– Ты находишь? – возражала она.
Адргаш не был наблюдателен, иначе он ужаснулся бы того огненного взгляда, которым сопровождалась поздравления его любовницы.
За нисколько дней до родов, Феодора узнала от тетки Адриана, что ее мать, Ганна умерла. Флавия считала себя обязанной передать эту новость молодой девушке.
Феодора не пролила ни слезинки, когда узнала, что ее мать перестала существовать. Ей пришла зато в голову успокоительная мысль: «Она больше не будет меня бить!»
Жнут то, что посеют.
Конец беременности наступил в апрельские календы, 15-го числа этого месяца 515 года она родила сына. Опытная бабка, старая Флавия, присутствовала при родах; она первая взяла на руки маленького Иоанна…
Для кормления ребенка была заранее куплена коза.
У Флавии было как будто предчувствие, когда она подала Феодоре ее сына. Обыкновенно в подобном случае взгляд матери освещается бесконечной радостью. Взгляд Феодоры выражал только ужас, почти отвращение…
– Вы не поцелуете его? – прошептала старушка.
– После, после! – нетерпеливо отвечала родильница.
– Оставьте, тетушка, – сказал Адриан.– Наша Феодора, быть может, страдает… Не беспокойте ее.
И он поцеловал своего сына за двоих.
Через две недели, совершенно поправившаяся после родов, Феодора, сидя за своим туалетом, с восторгом убедилась, что старая Флавия не обманула ее обещанием совершенного восстановления ее красоты.
Да она была прекрасна; прекраснее чем прежде. Ее прелести не только не пострадали, а напротив выиграли в своем развитии. Кожа ее имела более блеска; её формы, не утратив нежности, стали полнее…
Окно комнаты, в которой она одевалась, выходило в сад. В этом саду посреди зеленого луга, ребенок под надзором Флавии, пил жизнь из сосцов своей рогатой кормилицы.
Адриан, сидя в некотором отдалении, е умилением смотрел
– Феодора! – весело вскричал он.– Феодора! взгляни: он сердится! – И в самом деле, без сомнения, недовольный тем, что она позволила себе быстрым движением прервать его завтрак, своими крохотными ручонками мальчуган бил козу. – Мы и родимся-то неблагодарными.
Феодора не пошевельнулась; в эту минуту она причесывалась. Ея черные волосы восхитительно разделенные на две половины, возвышались и удерживались золотой шпилькой. Только окончив это занятие, и окончив тщательнее обыкновенного, она наклонилась в окно, но для того, чтоб знаком позвать своего любовника.
Он прибежал.
– Ты хочешь что то сказать мне?
– Да.
– Что же?
– Я хочу сказать, что я ухожу.
– Как! Ты уходишь?
– Да, ухожу… Я оставляю тебя. Мне кажется, я -выражаюсь понятно. Я не люблю тебя больше, Адриан, и оставляю.
Она подала ему руку; он не взял ее. Он был уничтожен, разбит!..
И было от чего.
– Так будет! – продолжала она, сопровождая эти слова жестом, который выражал: «я не задерживаю тебя.»
И она прошла мимо.
Но Андриан пришел в себя; он бросился между любовницей и дверью и вскричал:
– Это невозможно! Это сон! Ты покидаешь меня, Феодора? Ты меня больше не любишь, говоришь ты? За что же ты разлюбила меня?
Она пожала плечами.
– Наконец. продолжал он, задыхающимся голо– сом,– должна же быть какая-нибудь причина разлуки. Что я тебе сделал?.. Несчастлива ты здесь? Не причинил ли я тебе невольно какой-нибудь печали? Ах! Я сошел с ума!.. Ты смеешься, Феодора!.. Тебе покинуть меня! Я не верю тебе!.. А наш ребенок!.. ведь ты не рассчитываешь же, что я отдам тебе нашего ребенка!.. Он также принадлежит мне, как и тебе!..
– Он принадлежит одним вам!
– Что ты сказала?
– Я говорю, что отдаю вам нашего ребенка… Что вам еще от меня нужно?
Адриан стоял перед Феодорой, с лицом искаженным горем. При последних словах своей возлюбленной, он отступил на шаг; в его глазах высохли слезы.
– А! – сказал он.– Вам не нужно вашего ребенка!
– Нет, – ответила она.– И так как следует вам сказать все, потому что вы не понимаете,– этот ребенок и есть причина того, почему я вас теперь ненавижу… он же – причина того, что я возненавидела вас с той самой минуты, как он зародился в моих внутренностях!.. Разве я создана для того, чтоб быть матерью? Когда вы говорили мне о любви, разве вы говорили мне о детях? Всякому свое назначение. Мое – нравиться.
– Да, – медленно подтвердил Адриан,– нравиться… и умереть в грязи…
Феодора подняла свое чело, покрытое яркой краской.
– Ты мог осмелиться оскорбить меня, фигляр! – сказала она. – Но если я должна умереть в грязи, в чем я жила с тобой? Пусти!
– О! я больше вас не удерживаю, – сказал Адриан.
Он отошел от двери. Феодора твердым шагом прошла через сад и вышла, не кинув в последний раз взгляда на своего ребенка.
Она прямо направилась к родительскому дому.
Но вот уже нисколько месяцев Аккаций пребывал не на земле, а под землею. Один из его воспитанников, белый медведь, привезенный недавно, умертвил его.