Жнец и его тень
Шрифт:
Поднял Велеслав её на смех, конечно, да всё ж таки задумался. А ежели правда Ханом чёрт вырядился, а он под его дудку пляшет? Надо бы проверить, на тень посмотреть, пальцы пересчитать…
До самой ночи он об этом думал, да только Хан так больше и не явился, схоронился где-то. А наутро опять в казармы бежать.
Не успел Велеслав под крышу со двора ступить, сотник тут как тут, окликнул:
— Зайди-ка ты ко мне.
А там один из десятников стоит, смотрит ещё так внимательно, будто оценивает.
— У меня к тебе, Велеслав, вот
Опешил Велеслав, слов не находя. Вот и не верь теперь в природу бесовскую Ханову! Годами он повышения добивался без толку, а тут за неделю управился!
— Чего ж ты молчишь? Неужто отказываешься?
— Нет, вовсе нет, я… согласен! То есть… горд служить городу и князю!
— Вот то-то же.
Добрыня, мужик хоть пожилой, но крепкий — в обхвате раза в полтора так точно пошире, ладонью по плечу похлопал одобрительно.
— Пойдём, — говорит, — с ребятушками познакомлю.
Покуда шли до заднего двора, где обычно стража упражнялась в искусстве воинском, Добрыня всё Велеслава нахваливал:
— Слышал я, что в удали и смекалке с тобой мало кто сравниться. А как ты в ночи Некраса поймал — о том весь город говорил! Чую, хорошим десятником будешь…
Столько лестных слов — будто за всю службу в раз решили высказать! Наверное, насторожиться стоило, не к добру это, когда всё слишком хорошо идёт. Да вот только разомлел Велеслав от похвал, взаправду в удачу поверил.
Вышел Добрыня перед десяткой:
— Ну что, братцы, время мне уходить, дорогу молодым уступать…
— Ты, десятник, это брось, ещё посильнее нас будешь! — раздались в ответ голоса. — Рано тебе на покой!
— Всё понимаю, братцы, но дело решённое. Вот ваш новый десятник, помогайте ему, как и мне!
При Добрыне-то они спорить постеснялись, покивали с умным видом, доброго пути пожелали. А как ушёл он — мигом взгляды злобными сделались.
— Стало быть, вон оно как: по правде ты, Велеслав, ничего не добился, так по кривде пролез?
— Много браги там с сотником выпил, чтобы он заместо Добрыни тебя поставил?
— У нас в десятке все друг друга знают, завсегда спину прикроют, ты на кой нам сдался?
— А может, он там не брагу пил, а допустим…
— … в зад целовал?
— А ну тихо! — рявкнул Велеслав, перекрикивая зарождающийся хохот. — Нравится — не нравится, а потерпеть меня придётся. Так что брони надели — и марш в дозор, чтобы до вечера я вас здесь не видел!
— Так сегодня не наша очередь, мы вчера ходили!
— Ну так ещё раз сходите, заодно над своим поведением подумаете!
— Вот и я о чём: такие, как ты, скотиной и начальником одновременно становятся!
Но делать-то нечего, побранились-побранились, да и ушли.
Как десятнику Велеславу отдельная каморка полагалась: хорошая такая, даже лавка длинная есть, полежать можно. Схоронился он в ней, к столу присел да стал
— Не могу я так! — кулаком по столу стукнул, тот аж содрогнулся.
— А как по мне, так очень неплохо получилось. И поучительно — и за рамки устава не выходя.
Что за диво? Стоит в тёмном углу Хан, на стену опирается — жаль тень не разглядеть.
Хан усмехнулся, будто мысли прочитал, да руки вперёд вытянул, обычные руки, человеческие.
— Да не чёрт я, не чёрт, не надумывай.
— Ты хуже, чем чёрт, — бросил Велеслав в сердцах, — на кривую дорожку меня подтолкнул. На кой таким десятником быть, ежели даже подчинённые не уважают?
— В первый раз с завистью людской сталкиваешься? — неужели в глазах степняка жалость мелькнула? Противненькая такая, высокомерная. — Или, может, не замечал просто? Так глянь в следующий раз, как сын плотника на тебя смотрит, особенно когда ты дочку пекаря на людях тискаешь. Покуда дядька Любомир тебя не привечает, он молчит. А коли передумает он, да ты взаимностью девчонке ответишь, то к гадалке не ходи — придёт на свадьбу во хмелю, орать будет, как поганому ордынцу лучших невест отдают.
— Да не собираюсь я на ней жениться! При чём тут это вообще?! Мы вроде лихоимство изобличать собрались, а не на посмешище меня выставлять!
— Так нельзя, брат, в болото за дичью полезть и сапог не замочить. Потерпи ещё, поверь на слово шаману — недолго осталось.
— Лучше бы тебе оказаться правым, а то, видят боги, — придушу тебя.
— Велеслав, Велеслав… — Хан вышел из тени, пальцами по щеке провёл — живые, тёплые, — да наклонился так близко, что дыхание кожей ощущается, — разве я хоть раз тебя обманывал?
Лишь миг странного сближения — а вот уже отстранился Хан, из дверей каморки выбежал. Не исчез, как бывало — будто специально сомнения развеять пытался. Но когда Велеслав, чуть выждав, выглянул следом — проход был уже совершенно пуст.
Домой в тот день он вернулся поздно — заставил каждого из десятки рассказывать, куда ходил и что видел. Кривились стражники, но сказывали. Не только для них, но и для себя наказание — их речи сквозь зубы выслушивать.
А дома хлебом пахнет до одури. Не простым, будничным, а мягким, сладким — матушка отродясь такой не пекла. Сама ж она тут как тут, улыбается — даже непривычно.
— Любомир приходил, — говорит, — вот, караваем угостил.
— Так-таки просто взял и угостил? — почуял Велеслав подвох, да неспроста.
— Тебя ж, люди сказывают, до десятника повысили. Хоть и не одобряла я это затею со стражей, но теперь молчать не буду: молодец, сынок, что меня не послушал, своего добился! Хороший чин, уважаемый. Вот и Любомир оттаял, мол его Прасковья давно от тебя глаз отвести не может…
Вот оно, значит, как! С простым стражником, да ещё и ордынцем, родниться не хотел, а как поживой запахло — явился!