Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Не понимаю, что вы имеете в виду, учитель; смерть есть смерть.
— Справедливо, и даже очень. Я тоже придерживаюсь такого мнения. Ну, ладно, раз смерть есть смерть, откачай воздух, Ашарат.
Бальзама принялся вертеть колесо насоса, соединенного трубкой с колоколом, и оттуда с тонким свистом стал постепенно выходить воздух. Маленький пес сначала заволновался, забеспокоился, стал тыкаться мордой в стенки колокола, потом поднял голову, шумно и тяжело захрипел и, наконец, рухнул, бездыханный и раздувшийся.
— Вот собака, погибшая от удушья. Хорошая смерть — легкая и быстрая, не правда ли? — спросил Альтотас.
— Согласен.
— Собака умерла по-настоящему?
— Без сомнения.
— Ты, кажется, не очень-то в этом убежден, Ашарат?
— Да нет, напротив.
— Ты сомневаешься, потому что знаешь мои возможности, верно? Думаешь, что я научился возвращать жизнь в неповрежденный организм, вдувая в него воздух, словно в бурдюк, а?
— Ничего я не думаю, просто вижу, что собака мертва — вот и все.
— Ладно, для пущей надежности умертвим ее еще раз. Подними колокол, Ашарат.
Бальзамо убрал хрустальный колпак, предварительно впустив под него воздух. Собака лежала неподвижно, глаза ее были закрыты, сердце не билось.
— Теперь возьми скальпель и, не трогая гортани, рассеки собаке позвоночник.
— Я сделаю это, но только потому, что вы приказываете.
— А также чтобы добить бедное животное, если в нем вдруг еще теплится жизнь, — ухмыльнувшись, по-стариковски упрямо, добавил Альтотас.
Бальзамо одним ударом рассек собаке позвоночник дюймах в двух от мозжечка; открылась кровоточащая рана. Пес, а точнее, его труп не шевельнулся.
— Да, собака явно умерла, — проговорил Альтотас. — Не дрогнула ни одна жилочка, ни один мускул, ни одна частичка плоти не отозвалась на это новое насилие. Не правда ли, собака мертва окончательно?
— Я готов признать это столько раз, сколько вам будет угодно, — нетерпеливо огрызнулся Бальзамо.
— Вот перед тобой безжизненное, навсегда замершее животное. По твоим словам, ничто не может одержать верх над смертью. Ничто не может вернуть бедному животному жизнь или хотя бы признаки жизни — ведь так?
— Ничто и никто, кроме Бога.
— Да, но Бог не проявит непоследовательности и этого не сделает. Бог в своей высшей мудрости убивает, он делает это по какой-то причине или ради какой-то пользы. Так сказал какой-то убийца — не помню, как его звали, — и сказано это очень верно. Смерть выгодна природе. И вот перед нами совершенно мертвый пес, из которого природа извлекла свою выгоду.
Альтотас пристально уставился на Бальзамо. Тот, уже устав от бесконечных повторений, ограничился простым кивком.
— А что ты скажешь, если эта собака откроет глаз и посмотрит на меня? — спросил Альтотас.
— Это меня несказанно удивит, учитель, — улыбнувшись, ответил Бальзамо.
— Удивит? Это отрадно!
С этими словами, за которыми последовал фальшивый и зловещий смешок, старик пододвинул к собаке какой-то аппарат, состоявший из металлических пластин, разделенных суконными прокладками и погруженных в банку с подкисленной водой, из которой тянулись два провода — полюса батареи.
— Ты хочешь, чтобы открылся правый глаз или левый? — спросил старик.
— Правый.
Два провода, разделенные кусочком шелка, прикоснулись к шейному мускулу. Мгновенно правый глаз собаки открылся и посмотрел на Бальзамо, который в ужасе попятился.
— А теперь откроем ей пасть, хочешь?
Бальзамо не ответил: он находился во власти крайнего изумления. Альтотас прикоснулся к другому мускулу, глаз собаки закрылся, и тут же отверзлась пасть: у корней острых и белых зубов, словно собака была живой, подрагивала красная десна.
— Вот странно, — не скрывая испуга, пробормотал Бальзамо.
— Теперь ты видишь, как ничтожна смерть: я, несчастный старик, за которым она скоро должна прийти, заставил ее свернуть с проторенного пути, — радуясь изумлению ученика, проговорил Альтотас и, рассмеявшись резким, неприятным смехом, вдруг добавил: — Берегись, Ашарат, эта собака недавно хотела укусить тебя; сейчас она побежит за тобою! Берегись!
И действительно: собака, с рассеченным позвоночником, широко раскрытой пастью и подрагивающими веками, внезапно встала на все четыре лапы и зашаталась; голова ее при этом отвратительно раскачивалась из стороны в сторону.
Бальзамо почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом, лоб покрылся испариной; пятясь, он приблизился к двери, не зная, бежать ему или еще остаться.
— Ну, ну, я вовсе не хочу, чтобы ты умер от страха, пока я тебя просвещаю, довольно этих опытов, — отодвинув труп и прибор, сказал Альтотас.
Гальванический элемент отсоединился, труп рухнул на стол и застыл, такой же жалкий, как и раньше.
— Ну что ты теперь скажешь о смерти, Ашарат? Она стала сговорчивей, не так ли?
— Странно, просто необъяснимо! — подойдя поближе, воскликнул Бальзамо.
— Вот видишь, дитя мое, того, о чем я говорил, можно достигнуть, и первый шаг уже сделан. Разве трудно продлить жизнь, если мне уже удалось победить смерть?
— Но ведь еще не известно, на самом ли деле вы вернули собаку к жизни, — возразил Бальзамо.
— Со временем мы добьемся возвращения к настоящей жизни. Ты не читал у римских поэтов, как Кассидея оживляла мертвых?
— Да, но то у поэтов.