Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— И тем не менее какая-то тень надежды у меня еще осталась.
— Ну вы и оптимист! Поделитесь же со мною тенью вашей надежды.
— Быть может, в доме живет кто-нибудь из его родственников.
— Ладно, придется вас удовлетворить или, скорее, окончательно разочаровать. Кучер, останови!
Г-н де Сартин вылез из экипажа. Не прошел он и десяти шагов, как откуда-то появился человек в сером с весьма подозрительным выражением лица. Завидя главу полиции, человек снял и снова надел шляпу, впрочем довольно небрежно, хотя во взоре его сияли почтение и преданность. Г-н де Сартин сделал знак, человек подошел, выслушал отданные ему на ухо распоряжения и скрылся в аллее, ведущей к дому Руссо. Начальник полиции вернулся в экипаж.
Минут через пять человек в сером подошел к дверце.
— Я отвернусь, чтобы он меня не узнал, — проговорил Дюбарри.
Г-н де Сартин улыбнулся и, выслушав доклад своего агента, отпустил его.
— Ну и что? — осведомился Дюбарри.
— А то, что нам не повезло, как я и предполагал. Ваш Жильбер живет у Руссо. Послушайте меня, откажитесь от своей затеи.
— Мне? Отказаться?
— Да. Вы же не хотите из-за пустой фантазии натравить на нас всех парижских философов, не правда ли?
— О боже! Что скажет сестрица Жанна!
— Ей что, и в самом деле так нужен этот Жильбер?
— О да!
— В таком случае вам остается действовать мягко: пустите в ход ласковые словечки, умаслите господина Руссо, и вам не придется похищать Жильбера — философ сам вам его отдаст. Клянусь, легче приручить медведя.
— Это, в сущности, не так трудно, как вам кажется. Давайте не будем отчаиваться; господин Руссо любит хорошенькие мордашки, графиня красива, мадемуазель Шон тоже не уродина. Скажите, графиня способна на жертву ради своей фантазии?
— Хоть на сотню жертв.
— Сочтет ли она возможным прикинуться влюбленной в господина Руссо?
— Если это совершенно необходимо.
— Это может помочь делу. Но чтобы свести наших героев, нужен посредник. Знаете ли вы кого-нибудь, кто знаком с господином Руссо?
— Господин де Конти, например.
— Это плохо, он терпеть не может принцев. Нужен человек попроще — ученый или поэт.
— С такими людьми мы не водимся.
— А не встречал ли я у графини господина де Жюсьё?
— Ботаника?
— Да.
— А ведь верно, черт возьми! Он приезжал в Трианон, и графиня позволила ему разграбить свои клумбы.
— Ну вот и славно. Жюсьё и мои друзья сделают дело.
— Стало быть, все пойдет как по маслу?
— Более или менее.
— И я получу Жильбера?
Г-н де Сартин на секунду задумался.
— Я начинаю верить, что да, причем без насилия и криков. Господин Руссо отдаст его вам связанным по рукам и ногам.
— Вы так полагаете?
— Уверен.
— И что для этого нужно?
— Сущая ерунда. У вас есть пустыри в стороне Медона или Марли?
— Сколько угодно. Я могу насчитать с десяток между Люсьенной и Буживалем.
— Прекрасно. Вам нужно построить там… Как бы это сказать? Мышеловку для философов.
— Как вы сказали? Что построить?
— Мышеловку для философов.
— Господи, да как же ее строят?
— Не беспокойтесь, план я вам дам. А сейчас — расходимся, и побыстрее, на нас уже смотрят. Кучер, домой.
64. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С Г-НОМ ДЕ ЛАВОГИЙОНОМ, ВОСПИТАТЕЛЕМ КОРОЛЕВСКИХ ДЕТЕЙ, В ВЕЧЕР БРАКОСОЧЕТАНИЯ ДОФИНА
Для романиста великие исторические события — то же самое, что гигантские горы для путешественника. Он их разглядывает. Крутится вокруг них, приветствует их мимоходом, но не преодолевает. Давайте же поразглядываем, покрутимся вокруг и поприветствуем внушительную церемонию бракосочетания дофина в Версале. Французский церемониал — это единственный источник, к какому в подобном случае можно обратиться.
В сущности, история, которую мы рассказываем, эта скромная спутница, следующая окольным путем за величественной историей Франции, не найдет для себя ничего интересного ни в пышности Версаля времен Людовика XV, ни в описании костюмов двора, челяди или епископских облачений. Давайте же предоставим церемонии идти своим чередом под жарким майским солнцем; давайте предоставим именитым приглашенным удалиться в молчании и обсуждать красоты спектакля, на котором они присутствовали, а сами вернемся к описываемым нами событиям и персонажам, представляющим в смысле историческом определенную ценность.
Утомленный празднованием и особенно обедом, который длился долго и представлял собою копию свадебного обеда Великого дофина, сына Людовика XIV, король удалился к себе в девять вечера и отпустил всех, кроме г-на де Лавогийона, воспитателя королевских детей. Этот герцог, большой друг иезуитов, которых он благодаря влиянию г-жи Дюбарри хотел вернуть к власти, считал свою задачу частично выполненной после женитьбы герцога Беррийского. Однако это было еще не самое трудное: г-ну воспитателю оставалось свершить образование пятнадцатилетнего графа Прованского и тринадцатилетнего графа д'Артуа. Граф Прованский был замкнут и своенравен, граф д'Артуа — ветрен и необуздан, да и дофин, обладая многими достоинствами, ценными в воспитаннике, был как-никак дофином, первым человеком во Франции после короля. Поэтому г-н де Лавогийон мог потерять много, утратив на него влияние, которое, возможно, собиралась завоевать женщина.
Поскольку король попросил его остаться, г-н де Лавогийон решил, что его величество, понимая тяжесть этой утраты, хочет ее как-нибудь возместить. Когда образование молодого человека завершено, воспитателя принято благодарить. Это побудило герцога де Лавогийона, человека весьма чувствительного, усугубить это свое качество: во время обеда он подносил к глазам платок, демонстрируя печаль по поводу утраты ученика. После десерта он даже разрыдался, но, оставшись наконец один, несколько успокоился. Просьба короля снова вызвала появление платка и слез.