Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Одна из карет приехала около девяти, то есть едва за несколько минут до объявленного начала фейерверка, и тоже принялась тыкаться туда-сюда, пытаясь подкатить к губернаторской двери. Но подобное притязание, которому уже довольно давно мешали известные препятствия, в ту минуту выглядело несколько безрассудным, чтобы не сказать неисполнимым. Рядом с тремя первыми рядами карет начал образовываться четвертый, и стоявшие в нем лошади, которым весьма досаждала толпа, сперва горячились, потом начали беситься и всякий раз, как их задевали, лягались направо и налево, ушибив нескольких человек, что, впрочем, по причине многолюдья и шума прошло незамеченным.
За этой каретой, пробивавшейся сквозь толпу, шагал молодой человек, держась за рессоры и отгоняя всех зевак, пытавшихся тоже воспользоваться ею как движителем, каковой движитель он, очевидно, решил сохранить исключительно для себя.
Когда карета остановилась, молодой человек метнулся в сторону, однако не бросил благодетельную рессору, а продолжал держаться за нее одной рукой. При этом он мог слышать сквозь открытую дверь разговор сидящих в карете.
Женщина в белом платье, с прической, украшенной живыми цветами, приоткрыла дверцу и высунула из нее голову. Тотчас же раздался мужской голос:
— Андреа, провинциалка несчастная, не высовывайтесь так, не то, черт побери, вы рискуете, что вам влепит поцелуй первый проходящий наглец. Вы что, не видите, что наша карета в этой толпе простонародья все равно как посреди реки? Мы среди разлива, дорогая, и притом разлива грязи. Так что постарайтесь не замочиться.
Девичья головка вновь исчезла внутри кареты.
— Но, отец, так ведь ничего не увидишь, — сказала девушка. — Если бы можно было развернуть карету боком, то мы видели бы фейерверк через двери ничуть не хуже, чем из губернаторских окон.
— Разворачивайся! — крикнул барон кучеру.
— Это невозможно, господин барон, — отвечал тот. — Мы задавим человек десять.
— Так дави их к черту!
— Сударь! — воскликнула Андреа.
— Отец! — произнес Филипп.
— Что тут за барон, собирающийся давить честных людей? — раздались угрожающие голоса.
— Он перед вами, черт побери! — объявил де Таверне, высунувшись из кареты и демонстрируя при этом большую красную орденскую ленту.
В те времена еще почитали большие орденские ленты, даже красные; ропот не утих, но звучал уже тоном ниже.
— Подождите, отец, я выйду и погляжу, нельзя ли пройти, — предложил Филипп.
— Будьте осторожны, брат, как бы вас не убили. Слышите, как храпят дерущиеся кони?
— Лучше уж скажите о людском реве, — поправил барон. — Правильно, Филипп, выйдем, и вы велите им расступиться, чтобы мы могли пройти…
— Отец, вы не знаете Парижа, — ответил Филипп. — Когда-то такой приказ подействовал бы, но сейчас, вероятней всего, толку от него не будет. А вы ведь не захотите уронить свое достоинство?
— Когда эти негодяи узнают, кто я такой…
— Даже если бы вы были самим дофином, — улыбнулся Филипп, — они и то не расступились бы перед вами, тем паче сейчас, когда, как я вижу, начинается фейерверк.
— Значит, мы ничего не увидим, — огорчилась Андреа.
— А все из-за вас, — заметил барон. — Вы больше двух часов ухлопали на туалет.
— Брат, а может быть, вы предложите мне руку, мы выйдем и постоим среди народа? — предложила Андреа.
— Конечно, мадемуазель! Правильно! — закричали несколько мужчин, на которых произвела впечатление красота девушки. — Выходите! Не такая уж вы толстуха, и местечко вам найдется.
— Вы согласны, Андреа? — осведомился Филипп.
— Да, — ответила она и выпорхнула из кареты, даже не воспользовавшись подножкой.
— Поступайте как угодно, — буркнул барон. — А мне плевать на этот фейерверк, и я остаюсь здесь.
— Хорошо, отец, — сказал Филипп. — Мы далеко не уйдем.
И действительно, народ, всегда выказывающий, если он не возмущен какими-нибудь страстями, почтение к королеве, именуемой красотой, расступился перед Андреа и ее братом, а один добрый горожанин, захвативший вместе с семейством каменную скамью, велел жене и дочери потесниться и дать место м-ль де Таверне.
Филипп устроился у ног сестры, которая положила ему на плечо руку.
Жильбер, неотступно следовавший за ними, затаился шагах в пяти и пожирал Андреа глазами.
— Андреа, вам удобно? — спросил Филипп.
— Лучше быть не может, — ответила она.
— Вот что значит быть красавицей, — усмехнулся шевалье.
— Да, красавицей, несравненной красавицей! — пробормотал вполголоса Жильбер.
Андреа слышала эти слова, но поскольку произнес их, вне всякого сомнения, человек из простонародья, она обратила на них не больше внимания, чем индийское божество на жертву, принесенную к его ногам ничтожным парией.
67. ФЕЙЕРВЕРК
Едва Андреа и ее брат расположились на скамье, как в небеса взлетели первые ракеты, и толпа, которой теперь стал виден центр площади, отозвалась общим криком радости.
Начался фейерверк великолепно, ничуть не уронив высокой репутации Руджери. Декорация храма постепенно загоралась, и вскоре его фасад был охвачен цветным пламенем. Загремели аплодисменты, которые тут же, чуть только из пастей дельфинов и урн рек изверглись потоки разноцветных, смешивающихся друг с другом огней, сменились восторженными «браво».