Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Некоторое время Николь молча смотрела на Жильбера; взгляд ее выдавал сильное раздражение.
— Итак, вы любите мадемуазель и, стало быть, обманываете меня? — осведомилась наконец она.
— Кто вам сказал, что я люблю мадемуазель? — в свою очередь спросил Жильбер.
— Так вы же назначили ей свидание!
— Кто вам сказал, что я назначил свидание именно ей?
— К кому же вы шли — там, во флигеле? К чародею, что ли?
— Может быть. Вы же знаете, что я честолюбив.
— Скажите лучше — завистливы.
— Это две стороны одного и того же понятия.
— Давайте не превращать разговор о деле в разговор о понятиях. Вы меня больше не любите, не так ли?
— Нет, не так. Я вас люблю.
— Почему же вы избегаете меня?
— Потому что, встречая меня, вы всякий раз ищете со мной ссоры.
— Вот именно: я ищу ссоры, так как мы больше не встречаемся.
— Вы же знаете, что я всегда дичился людей и стремился к одиночеству.
— Ага, значит, к одиночеству поднимаются по лестнице. Извините, не знала.
По этому пункту Жильбер потерпел поражение.
— Полно, Жильбер, будьте откровенны, если можете, и признайтесь, что вы меня больше не любите. А может, вы любите нас обеих?
— А если это так, что вы скажете? — спросил Жильбер.
— Скажу, что это чудовищно.
— Вовсе нет, это просто ошибка.
— Ошибка вашего сердца?
— Нашего общества. Вам ведь известно, что есть страны, где у каждого мужчины по семь-восемь жен.
— Но они же не христиане! — нетерпеливо отозвалась Николь.
— Они философы, — надменно парировал Жильбер.
— Стало быть, господин философ, вы сочтете правильным, если я последую вашему примеру и заведу себе второго любовника?
— Мне не хотелось бы относиться к вам несправедливо, мучить вас, обуздывать движения вашего сердца… Святая свобода выражается прежде всего в свободе выбора. Смените предмет любви, Николь, я не стану принуждать вас к верности — по-моему, она несвойственна человеку.
— Вот видите! — вскричала Николь. — Вы меня не любите!
Жильбер был сильным спорщиком — и не потому, что блистал логикой: просто его ум отличался парадоксальностью. И потом, он знал хотя и мало, но все же больше Николь. Девушка читала лишь то, что казалось ей забавным, а Жильбер, кроме этого, читал еще то, что казалось ему полезным. Поэтому, пока длился спор, Жильбер постепенно обретал хладнокровие, тогда как Николь его теряла.
— У вас хорошая память, господин философ? — с иронической улыбкой поинтересовалась Николь.
— Иногда, — отвечал Жильбер.
— А вы помните, что вы мне сказали, когда пять месяцев назад мы возвратились с мадемуазель из монастыря Благовещения?
— Нет, напомните.
— Вы сказали мне: «Я беден». Это было в тот день, когда мы вместе читали «Танзая» под сводами старого полуразрушенного замка.
— Прекрасно, продолжайте.
— В те минуты вы дрожали, и весьма сильно.
— Вполне возможно: по натуре я робок, однако делаю все возможное, чтобы по примеру других избавиться от этого недостатка.
— И когда вы исправите все свои недостатки, то станете безупречным, — смеясь, проговорила Николь.
— По крайней мере сильным — ведь силу дает мудрость.
— Где вы это вычитали, скажите на милость?
— Какая вам разница? Вернитесь-ка лучше к тому, что я говорил вам в развалинах.
Николь почувствовала, что шаг за шагом теряет почву под ногами.
— Да, вы говорили: «Я беден, Николь, никто меня не любит, никто не знает, что у меня здесь что-то есть», — и прикладывали ладонь к сердцу.
— Ошибаетесь, Николь: если, говоря так, я и прикладывал к чему-то руку, то не к сердцу, а к голове. Сердце — это лишь нагнетательный насос, снабжающий кровью наши члены. Читайте «Философский словарь», статью «Сердце».
С этими словами Жильбер самодовольно выпрямился. Униженный перед Бальзамо, он показывал теперь свое превосходство перед Николь.
— Вы правы, Жильбер, кажется, вы тогда и в самом деле постучали пальцем по голове и проговорили: «Здесь со мною обращаются, словно с дворовой собакой, но даже Маон счастливей меня». А я вам ответила, что, дескать, зря они вас не любят, и, будь вы моим братом, я бы вас любила. И мне кажется, что слова эти шли у меня из сердца, а не из головы. Но, может, я и ошибаюсь — я ведь не читала «Философского словаря».
— Вы были неправы, Николь.
— А потом вы обняли меня. «Вы сирота, Николь, — сказали вы, — я тоже; из-за наших унижений и нищеты мы с вами ближе, чем обычные брат и сестра. Давайте же любить друг друга, Николь, словно так оно и есть на самом деле. К тому же, если бы так оно и было, общество не позволило бы вам любить меня так, как мне этого хочется». А потом вы меня поцеловали.
— Возможно.
— Значит, вы тогда говорили так, как думали?
— Безусловно. Люди почти всегда думают так, как говорят в данный миг.
— Так что сегодня…
— Сегодня я на пять месяцев старше, я научился кое-чему, чего не знал раньше, и догадываюсь кое о чем, чего пока не знаю. Сегодня я думаю иначе.
— Значит, вы двоедушный, вы лжец и лицемер? — вспылив, воскликнула Николь.
— Не более, чем путешественник, которого спрашивают, что он думает о пейзаже, когда стоит в долине, а потом задают ему тот же вопрос, когда он взобрался на гору, закрывавшую ему горизонт. Теперь я вижу более широкую картину — вот и все.