Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Это правда.
— Между тем у меня много достоинств.
— Опять-таки правда.
— Вы говорите одно, а думаете совсем другое.
— Ах, графиня, никто больше меня не отдает вам должное.
— Возможно, и все-таки послушайте — то, что я скажу, не поколеблет вашего мнения обо мне.
— Говорите.
— Прежде всего, я богата и ни в ком не нуждаюсь.
— Вам угодно, чтобы я об этом пожалел, графиня?
— Затем, я нисколько не стремлюсь к тому, к чему гордыня влекла всех этих дам, у меня нет ни малейшего желания обладать тем, на что они притязали в своем честолюбии; я всегда хотела только одного: любить моего возлюбленного, кем бы он ни был — мушкетером или королем. В тот день, когда я его разлюблю, все прочее потеряет для меня цену.
— Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.
— Я не кончила, государь.
— Продолжайте же, графиня.
— Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот миг, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.
Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю — и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.
— Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, — изрек король.
— Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.
— И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?
— Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте — либо одно, либо другое.
— А что вы говорите на самом деле?
— На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! — вот и все.
Король побледнел, на сей раз от гнева.
— Берегитесь, графиня, вы забываетесь.
— Беречься? Чего?
— Я отправлю вас в Бастилию.
— Меня?
— Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.
— Ах, государь, — сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, — если бы вы оказали мне эту милость…
— Какую милость?
— Отправили бы меня в Бастилию.
— Однако!
— Вы бы крайне меня обязали.
— Но почему?
— А как же! Моя тайная мечта состоит в том, чтобы снискать себе известность такого рода, как господин Ла Шалоте или господин Вольтер. Для этого мне недостает Бастилии: немножко Бастилии — и я буду счастливейшей женщиной на земле. Наконец-то мне представится случай приступить к мемуарам и описать себя самое, ваших министров, ваших дочерей, вас, наконец, и запечатлеть для самого отдаленного потомства все добродетели Людовика Возлюбленного. Пишите приказ о заключении, государь. Вот вам перо и чернила.
И она подтолкнула к королю перо и чернильницу, приготовленные на круглом столике.
Под этим натиском король на мгновение задумался, затем встал и изрек:
— Ладно же. Прощайте, сударыня.
— Лошадей! — вскричала графиня. — Прощайте, государь.
Король шагнул к двери.
— Шон! — позвала графиня.
Появилась Шон.
— Складывайте сундуки, приготовьте выезд и почтовых лошадей. Скорее, скорее, — сказала графиня.
— Почтовых лошадей? — в ужасе переспросила Шон. — Боже мой, что случилось?
— Случилось то, моя дорогая, что если мы не уедем как можно скорее, его величество засадит нас в Бастилию. А посему не будем терять времени. Живее, Шон, живее.
Такой упрек поразил Людовика XV в самое сердце; он вернулся к графине и взял ее за руку.
— Простите, графиня, я погорячился, — сказал он.
— В самом деле, государь, я удивляюсь, как это вы не пригрозили еще и виселицей.
— Ах, графиня!
— Разумеется. Воров ведь вешают?
— И что же?
— Разве я не похитила места госпожи де Граммон?
— Графиня!
— Еще бы! В этом и состоит мое преступление, государь.
— Ну, графиня, будьте же справедливы: вы меня вывели из себя.
— И что же дальше?
Король протянул ей руки.
— Мы оба были не правы. Давайте простим друг друга.
— Вы всерьез хотите примирения, государь?
— Слово чести.
— Ступай, Шон.
— Распоряжаться об отъезде не нужно? — спросила у сестры молодая женщина.
— Напротив, распорядись обо всем, как я велела.
— А!
И Шон вышла.
— Итак, вы мною дорожите? — обратилась графиня к королю.
— Больше всего в жизни.
— Подумайте над тем, что вы говорите, государь.
Король и в самом деле подумал, но отступить он не мог; во всяком случае, он хотел узнать, каковы будут требования победителя.
— Говорите, — сказал он.
— Сейчас. Но обратите внимание, государь! Я готова была уехать без единой просьбы.
— Я это видел.
— Но если я останусь, я кое о чем попрошу.
— О чем? Мне нужно знать о чем, только и всего.
— Ах, вы прекрасно это знаете.
— Нет.
— Судя по вашей гримасе, вы догадываетесь.
— Об отставке господина де Шуазеля?
— Вот именно.
— Это невозможно, графиня.
— Тогда — лошадей!
— Послушайте, строптивица…
— Подпишите либо приказ о заточении в Бастилию, либо об отставке министра.