Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Андреа не шевельнулась.
— Даже, если угодно, злодеяние, — продолжал Жильбер, — да, злодеяние, потому что я воистину великий преступник. Но верьте, мадемуазель, в этом преступлении виновата судьба, а не мое сердце…
— Ваше сердце? Ваше преступление? Судьба?.. Вы с ума сошли, господин Жильбер, и я вас боюсь.
— О, не может быть, чтобы я, столь почтительный, обуреваемый такими муками совести, столь смиренно склонившийся перед вами и молитвенно простирающий к вам руки, внушал вам иные чувства, кроме жалости! Мадемуазель, выслушайте меня; перед Богом и людьми я беру на себя священные обязательства; да будет вся моя дальнейшая жизнь посвящена искуплению минутной ошибки; я уповаю на то, что грядущее счастье изгладит из вашей памяти все минувшие горести. Мадемуазель…
Жильбер запнулся.
— Мадемуазель, прошу вашего согласия на брак, который освятит преступные узы.
Андреа отступила на шаг.
— Нет, нет, — продолжал Жильбер, — я не безумец; не убегайте от меня, не отнимайте у меня свои руки, которые я покрываю поцелуями; будьте милосердны, сжальтесь надо мной, согласитесь стать моей женою.
— Вашей женой? — вскричала Андреа, которой показалось, будто она сама сходит с ума.
— Да, — с душераздирающими рыданиями продолжал Жильбер, — о, скажите, что простили меня за ту кошмарную ночь; скажите, что мое посягательство внушает вам отвращение, но не отвергайте моего раскаяния; позвольте любви моей, которую я так долго таил, оправдать мое преступление.
— Презренный! — вскричала Андреа, обезумев от ярости. — Так это был ты? О Господи! Господи!
И Андреа обхватила голову обеими руками, стиснув ее и словно пытаясь унять смятенный рассудок.
Жильбер попятился; он онемел, он обратился в камень при виде этой бледной и прекрасной головы Медузы, на чьем лице запечатлелись изумление и ужас.
— Господи, и это горе было мне суждено! — возопила девушка со все возраставшим возбуждением. — Знать, что имя мое вдвойне обесчещено: обесчещено злодеянием и обесчещено самим злодеем! Отвечай, подлец! Отвечай, презренный негодяй! Значит, это был ты?
— Она не знала, — шепнул убитый Жильбер.
— На помощь! На помощь! — закричала Андреа, возвращаясь к себе в комнату. — Филипп! Филипп! Ко мне, Филипп!
Угрюмый и отчаявшийся Жильбер последовал за нею, озираясь в поисках не то места, где бы доблестно пасть под ударами ожидавшей его шпаги, не то оружия, чтобы защищаться.
Но на призывы Андреа никто не прибежал. Дома была она одна.
— Одна! О, я одна! — с судорожной яростью вскричала девушка. — Прочь отсюда, презренный! Не искушай гнева Господня!
Жильбер робко поднял голову.
— Ваш гнев, мадемуазель, — прошептал он, — для меня страшнее всего на свете; так не обрушивайте его на меня, сжальтесь, прошу вас!
И он умоляюще прижал к груди руки.
— Убийца! Убийца! Убийца! — выкрикивала девушка.
— Неужели вы не желаете меня выслушать? — вскричал Жильбер. — Выслушайте же меня по крайней мере, а потом убейте, если захотите.
— Выслушать тебя? Еще одна пытка! Да и что ты можешь сказать?
— То, что я уже только что сказал: да, я совершил преступление, которому есть оправдания, и, чтобы их узнать, нужно читать в моем сердце; но я готов искупить содеянное зло.
— О! — простонала Андреа. — Это слово привело меня в ужас еще прежде, чем я поняла его смысл: брак!.. Вы ведь произнесли это слово, не так ли?
— Мадемуазель… — пролепетал Жильбер.
— Брак, — продолжала юная гордячка, все более распаляясь. — Ну нет, мной владеет не гнев, но презрение и ненависть; и эти чувства, презрение и ненависть, так низки и вместе с тем так ужасны, что я не могу вообразить, как можно выдержать, когда вам в лицо признаются в них, как делаю это я!
Жильбер побледнел; слезы ярости сверкнули у него на ресницах; его поджатые губы побелели.
— Мадемуазель, — дрожа, выговорил он, — не такое уж я ничтожество, чтобы не суметь возместить вам утрату чести.
Андреа выпрямилась.
— Если уж говорить об утрате чести, сударь, — надменно возразила она, — то речь идет о вашей чести, а не о моей. Что бы там ни было, честь моя незыблема, и только сочетавшись браком с вами, я покрою себя бесчестьем!
— Не думал я, — холодно и язвительно заметил Жильбер, — что женщина, которой предстоит стать матерью, заботится о чем-нибудь ином, кроме будущности своего ребенка.
— А y меня и в мыслях нет, что вы осмелитесь беспокоиться об этом, сударь, — парировала Андреа, глаза которой сверкнули.
— Напротив, я об этом беспокоюсь, мадемуазель, — отвечал Жильбер, начинавший поддаваться обуревавшему его ожесточению. — Я забочусь об этом, потому что не хочу, чтобы мой ребенок умер с голоду, как частенько случается в благородных семействах, где девицы толкуют честь по-своему. Люди различаются между собой по своим достоинствам; эту истину провозгласили те, кто обладает наибольшими достоинствами; я могу понять, что вы меня не любите: вы ведь не можете видеть мое сердце; я могу также понять, что вы меня презираете: ведь вы же не знаете моих мыслей; но никогда я не пойму, как вы можете лишать меня права заботиться о моем ребенке. Увы! Желая жениться на вас, я следовал не увлечению, не страсти, не честолюбивым притязаниям; я следовал велению долга и готов был стать вашим рабом, посвятить вам жизнь. О Боже! Никогда бы вам не пришлось носить мое имя; захоти вы — и я навеки остался бы для вас садовником Жильбером, это было бы только справедливо; но вам не следовало приносить в жертву собственное дитя. Вот триста тысяч ливров — я получил их от великодушного покровителя, который, думая обо мне лучше, чем вы, дал их мне как приданое к свадьбе. Если я женюсь на вас, эти деньги станут моими; но мне, мадемуазель, ничего не нужно — только глоток воздуха, покуда я жив, да могильная яма, когда я умру. Все, что есть у меня сверх того, я отдам ребенку. Вот, глядите, здесь триста тысяч ливров.
И он выложил на стол, рядом с рукой Андреа, стопку банкнот.
— Сударь, — возразила м-ль де Таверне, — вы жестоко заблуждаетесь: у вас нет ребенка.
— Как?
— О каком ребенке вы толкуете? — осведомилась Андреа.
— О том, который явится на свет благодаря вам. Ведь вы признались двум людям, вашему брату Филиппу и графу Бальзамо, что ждете ребенка, и виной тому — я, я, презренный!
— Ах, вы это слышали! — воскликнула Андреа. — Что ж, тем лучше, тем лучше! Тогда, сударь, вот вам мой ответ: вы учинили надо мной низкое насилие; вы овладели мною, когда я спала; вы овладели мною преступным путем; да, я мать, но у моего ребенка есть только мать, понимаете? Пускай вы насильно овладели мной, но отцом моего ребенка вы не будете!
И схватив банкноты, она надменно вышвырнула их из комнаты, они упали прямо в лицо побледневшему, страдающему Жильберу.
В душе у него вскипела такая темная ярость, что ангелу-хранителю Андреа впору было еще раз затрепетать за свою подопечную.
Но приступ ярости был так силен, что исчерпал сам себя, и молодой человек прошел мимо Андреа, не бросив на нее ни единого взгляда.
Едва он переступил порог, она ринулась следом, затворила двери, жалюзи, окна, ставни, словно этими лихорадочными движениями надеялась положить пропасть между настоящим и минувшим!