Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Филипп с величайшим тщанием осмотрел замок на садовой калитке. Затем он привел слесаря, и тот сменил замок; это лишний раз убедило Жильбера в том, что они решили, будто он воспользовался запасным ключом, полученным, возможно, от Николь.
Это было для Жильбера первой радостью с тех пор, как разыгрались события в павильоне.
Он иронически усмехнулся.
— Бедняги, — прошептал он, — не слишком-то они опасны: тревожатся за замок, а самим и в голову не приходит, что я могу перемахнуть через стену! Жалкое же у них представление о тебе, Жильбер. Тем лучше. Нет, гордячка Андреа, — добавил он, — если бы мне хотелось до тебя добраться, я добрался бы, несмотря на замок… Но наконец-то и мне улыбнулось счастье: я тебя презираю. И если мне придет охота…
Он лихо повернулся на каблуках, передразнивая придворных вертопрахов.
— Но нет, — продолжал он с горечью в голосе. — Вы мне более не надобны, так будет достойнее с моей стороны. Спите спокойно: для того чтобы всласть истерзать вас, у меня есть более верное средство, чем насилие, спите!
Он отошел от слухового окна, удостоверился, что одежда его в порядке, и, спустившись по лестнице, отправился к Бальзамо.
155. НА ПЯТНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
Фриц беспрепятственно допустил Жильбера к Бальзамо.
Граф покоился на кушетке, как подобает человеку богатому, ничем не занятому и вкушающему утренний отдых после ночного сна; во всяком случае, так подумал Жильбер, застав его в этот час в подобном положении.
Вероятно, камердинеру был заранее дан приказ впустить Жильбера, когда бы тот ни пришел: ему не пришлось ни назваться, ни даже рта раскрыть.
Когда он вошел в гостиную, Бальзамо легонько приподнялся на локте и захлопнул книгу, которую держал перед собой, не читая.
— О-о! — протянул он. — Вот и жених явился.
Жильбер промолчал.
— Прекрасно, — продолжал граф, откинувшись в небрежной позе, — итак, ты преисполнен счастья и даже признательности. Ты пришел поблагодарить, это излишне. Прибереги свое рвение, Жильбер, для новых надобностей. Изъявления благодарности — это разменная монета, которой многие рады, если получают ее с улыбкой в придачу. Ступай, друг мой, ступай.
В словах и в тоне, каким произносил их Бальзамо, была какая-то затаенная скорбь, прикрытая учтивостью; Жильбер был поражен, словно уловил упрек и вместе с тем ему приоткрылась какая-то тайна.
— Нет, — ответил он, — вы заблуждаетесь, сударь, я вовсе не женюсь.
— Вот как! — удивился граф. — Почему же? Что случилось?
— Случилось то, что меня выставили за дверь, — признался Жильбер.
Граф повернулся к нему всем корпусом.
— Ты, наверно, дурно повел дело, мой милый.
— Да нет же, сударь; во всяком случае, мне так не кажется.
— Кто же тебя прогнал?
— Мадемуазель Андреа.
— Другого и ждать было нечего; почему ты не обратился к отцу?
— Не судьба, видно, была.
— Ах, так мы еще и фаталисты!
— Обрести веру не в моей власти.
Бальзамо нахмурился и глянул на Жильбера с некоторым любопытством.
— Не говори так о вещах, которых не понимаешь, — возразил он, — для зрелого человека это — глупость, для юнца заносчивость. Разрешаю тебе быть гордецом, но не глупцом; скажи мне, что быть дураком не в твоей власти, вот тогда я тебя одобрю. Расскажи мне вкратце, что произошло.
— Расскажу. Мне хотелось наведаться в те места, где все свершилось, и там предаться думам, как делают поэты; мне хотелось пройтись по аллеям, где я с таким восторгом мечтал о любви, и вдруг мне предстала сама действительность, к чему я был вовсе не готов, и действительность убила меня на месте.
— Опять-таки недурно, Жильбер, человек в твоем положении — тот же разведчик на войне: он идет, в правой руке зажав мушкет, а в левой — тусклый фонарь.
— Словом, сударь, я потерпел полное крушение: мадемуазель Андреа назвала меня злодеем, убийцей и сказала, что желает мне смерти.
— Да, но ребенок?
— Она сказала, что это ее ребенок, а не мой.
— Дальше?
— Я ушел.
— А!
Жильбер поднял голову.
— Не знаю пока, что тебе сказать. Что ты намерен делать?
— Наказать ее за то унижение, которому она меня подвергла.
— Это только слова.
— Нет, сударь, это мое решение.
— Но… Ты, быть может, выдал ей свою тайну? Отдал деньги?
— Тайну я сохранил, я не выдам ее никому на свете; деньги я принес вам, они ваши.
Жильбер распахнул куртку, извлек тридцать банкнот, тщательно пересчитал и выложил на стол перед Бальзамо.
Граф взял их, сложил, не сводя взгляда с Жильбера, чье лицо оставалось совершенно бесстрастно.
«Честен, чужд алчности, умен и тверд. Он мужчина», — подумал Бальзамо.
— Теперь, ваше сиятельство, — сказал Жильбер, — я должен дать вам отчет в тех двух луидорах, что вы мне дали.
— Никогда не пересаливай, — возразил Бальзамо. — То, что ты вернул сто тысяч экю, — прекрасно, но возвращать сорок восемь ливров — это уже ребячество.
— Я не хотел их возвращать, я хотел только рассказать, как я их употребил, чтобы дать вам ясное понятие о том, что мне необходима еще некоторая сумма. Что бы вы делали на моем месте?
— А, это дело другое. Итак, ты просишь денег…
— Прошу.
— Зачем?
— Чтобы сделать то, о чем вы уже обмолвились.
— Будь по-твоему. Ты хочешь отомстить?
— В мести, которую я замышляю, нет ничего неблагородного.
— Не сомневаюсь, но она достаточно жестока, не так ли?
— Да, это так.
— И сколько тебе нужно?
— Двадцать тысяч ливров.
— И ты пальцем не тронешь эту молодую женщину? — спросил Бальзамо, полагая, что этим вопросом остановит Жильбера.