Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Пальцем не трону.
— А ее брата?
— Ни брата, ни отца.
— И не опорочишь ее?
— Я никогда в жизни не произнесу ее имени.
— А, понимаю. Но ведь это одно и то же — убить женщину кинжалом или постоянными насмешками и дерзкими выходками. Ты начнешь ее преследовать, все время попадаться ей на глаза, встречать улыбками, полными ненависти и издевки.
— Не только не собираюсь все это выделывать, но, напротив, хотел просить у вас содействия на случай, если я решу покинуть Францию, потому что у меня нет денег на путешествие.
Бальзамо не выдержал.
— Метр Жильбер, — заметил он своим язвительным и вместе с тем чарующим голосом, в котором не слышалось ни радости, ни огорчения, — метр Жильбер, мне кажется, вы недостаточно последовательны в вашем бескорыстии. Просите у меня двадцать тысяч ливров, а сверх того возьмете еще тысячу на путешествие?
— Вы не правы, сударь, и у меня есть на то две причины.
— Ну-ка, что за причины?
— Во-первых, когда я буду покидать Францию, у меня в самом деле не будет ни гроша, поскольку, заметьте, ваше сиятельство, я прошу не для себя: я прошу для того, чтобы исправить зло, содеянное при вашем попустительстве.
— В настойчивости тебе не откажешь, — скривив губы, изрек Бальзамо.
— Но ведь это так и есть… Я прошу у вас денег, чтобы исправить зло, уверяю вас, а не для того, чтобы жить на них самому, и даже не в утешение себе; ни одно су из этих двадцати тысяч не попадет ко мне в карман: у них есть свое назначение.
— Понимаю, твой ребенок.
— Да, сударь, мой ребенок, — с гордостью подтвердил Жильбер.
— А ты сам?
— Я силен, свободен, смышлен, я не пропаду: мне хочется жить!
— О, ты-то не пропадешь! Никогда еще столь хрупкой и обреченной душе, как твоя, Бог не придавал столь сильной воли. Господь кутает потеплей растения, которым предстоит выдерживать долгие зимы; он дает стальную броню сердцам, которым выпадают на долю тяжкие испытания. Но ты, по-моему, сказал, что у тебя две причины, чтобы не взять себе тысячу ливров из двадцати: первая причина — щепетильность.
— А вторая — осторожность. В тот день, когда я уеду из Франции, мне придется прятаться, а значит, явиться прямо в порт, обратиться к капитану, заплатить ему — потому что обычно, кажется, дело происходит именно таким образом, — будет для меня все равно что самому угодить прямо в руки тем, от кого я буду скрываться.
— Итак, ты полагаешь, что я могу тебе помочь уехать незаметно.
— Я знаю, что это в ваших силах.
— Кто тебе сказал?
— О, у вас в арсенале столько сверхъестественных средств, что естественные тем более должны быть к вашим услугам. Ни один колдун не может быть уверен в себе, если у него нет прибежища на крайний случай.
— Жильбер, — внезапно произнес Бальзамо, протянув к молодому человеку руку, — ты человек отважный, дерзкий; в тебе, как в женщине, перемешано дурное и доброе; есть в тебе непритворный стоицизм и неподкупность; я сделаю из тебя великого человека; оставайся со мной. Полагаю, ты способен на благодарность; оставайся здесь, говорю тебе, этот особняк — надежное убежище; к тому же через несколько месяцев я покидаю Европу и возьму тебя с собой.
Жильбер выслушал.
— Через несколько месяцев я не отказался бы, — отвечал он, — но нынче я вынужден вам сказать: благодарю, ваше сиятельство, предложение ваше блистательно для такого отверженного, как я, и все же я отказываюсь.
— Сиюминутное мщение тебе дороже всего твоего будущего?
— Сударь, если мною завладела фантазия или прихоть, она, эта фантазия, эта прихоть, становится для меня дороже, чем целая вселенная. К тому же, помимо мести, мне надо еще исполнить долг.
— Вот твои двадцать тысяч франков, — без колебаний произнес Бальзамо.
Жильбер взял две банкноты и, взглянув на своего благодетеля, сказал:
— О, вы щедры, как король!
— Надеюсь, еще щедрее: я даже не прошу, чтобы обо мне сохранили воспоминание.
— Да, но я, как вы недавно говорили, умею быть благодарным, и когда дело мое будет исполнено, я верну вам эти двадцать тысяч франков.
— Каким образом?
— Поступлю к вам на службу на столько лет, сколько нужно слуге, чтобы заработать двадцать тысяч ливров.
— И снова ты не в ладах с логикой, Жильбер. Минуту назад ты мне говорил: я прошу у вас двадцать тысяч ливров, которые вы мне должны.
— Верно, но вы покорили мое сердце.
— Весьма рад, — бесстрастно отозвался Бальзамо. — Значит, если я того захочу, ты будешь мой?
— Да.
— Что ты умеешь делать?
— Ничего, но способен ко всему.
— Это верно.
— Но мне бы хотелось заручиться надежным средством покинуть Францию в течение двух часов, если понадобится.
— Ах, вот я и остался без слуги.
— Я сумею вернуться.
— А я уж сумею тебя разыскать. На том и порешим; столь долгая беседа меня утомляет. Подойди к столу.
— Подошел.
Бальзамо взял несколько бумаг и прочел вполголоса следующие строки, написанные на листе, скрепленном тремя подписями, вернее, тремя странными значками:
«Пятнадцатого декабря, из Гавра, в Бостон, П. Ж., „Адонис“».
— Что ты думаешь об Америке, Жильбер?
— Что это не Франция и что в недалеком будущем мне было бы необычайно приятно уехать морским путем из Франции в какую-нибудь другую страну.
— Прекрасно! Пятнадцатое декабря… Не то ли это недалекое будущее, о котором ты говоришь?
Жильбер подумал, посчитал по пальцам.
— В самый раз, — отвечал он.
Бальзамо взял перо и написал на белом листке бумаги всего-навсего две строчки:
«Примите пассажира на „Адонис“.
Жозеф Бальзамо».