Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Ну, в это мне не верится, — с сомнением в голосе откликнулась графиня.
— Чего в жизни не бывает, сударыня; говорят, знаете, сам дьявол на старости лет пошел в отшельники… Итак, выказывать обиду не следует.
— Не следует, — подтвердил Жан.
— Но я задыхаюсь от ярости!
— Охотно верю, черт возьми! Задыхайтесь, графиня, но пускай король, то есть господин де Шуазель, этого не замечает; при нас можете задыхаться, а при них дышите как ни в чем не бывало.
— И мне лучше поехать на охоту?
— Это будет прекрасный ход.
— А вы, герцог, поедете?
— А как же! Даже если мне придется бежать за всеми на четвереньках!
— В таком случае поезжайте в моей карете! — воскликнула графиня, любопытствуя взглянуть, какую мину скорчит ее союзник.
— Графиня, — отвечал герцог, пряча досаду под маской жеманства, — для меня это такая честь…
— Что, вы от нее отказываетесь?
— Я? Боже меня сохрани!
— А вы не боитесь себя скомпрометировать?
— Я не хотел бы этого.
— И вы еще смеете сами в этом сознаваться!
— Графиня, графиня! Господин Шуазель вовек мне не простит.
— Значит, вы уже в такой тесной дружбе с господином де Шуазелем?
— Графиня, графиня! Это рассорит меня с ее высочеством дофиной.
— Значит, вы предпочитаете, чтобы каждый из нас вел войну поодиночке, но уже и плодами победы пользовался один? Еще не поздно. Вы еще ничем себя не запятнали, и союз наш легко расторгнуть.
— Плохо же вы меня знаете, графиня, — отвечал герцог, целуя ей руку. — Вы видели, колебался ли я в тот день, когда вы представлялись ко двору и надо было найти для вас платье, парикмахера, карету. Знайте же, что нынче я буду раздумывать не больше, чем в тот раз. Да я храбрее, чем вы полагаете, графиня.
— Значит, мы условились. Поедем на охоту вдвоем, для меня это будет удобный предлог ни на кого не смотреть, никого не слушать и ни с кем не говорить.
— Даже с королем?
— Напротив, я наговорю ему любезностей, от которых он придет в отчаяние.
— Превосходно! Это будет отменный удар!
— А вы, Жан, что там делаете? Ну-ка, высуньтесь из подушек, друг мой, а то вы совсем себя под ними похоронили.
— Что я делаю? Вы хотели бы это узнать?
— Да, быть может, это нам зачем-нибудь пригодится.
— Ну что ж, я полагаю…
— Вы полагаете?..
— Что сейчас все куплетисты в столице и провинции воспевают нас на все мыслимые мотивчики; что «Кухмистерские ведомости» крошат нас, как начинку для пирога; что «Газетчик в кирасе» целится прямо в нас, благо на нас нет кирасы; что «Наблюдатель» наблюдает за нами во все глаза; одним словом, завтра участь наша будет столь плачевна, что вызовет жалость у самого Шуазеля.
— Ваш вывод?.. — осведомился герцог.
— Вывод такой, что поеду-ка я в Париж и накуплю там корпии да бальзаму, чтобы было чем залечивать наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
— Сколько? — спросила графиня.
— Сущий пустяк, две-три сотни луидоров.
— Видите, герцог, — обратилась графиня к Ришелье, — вот я уже несу военные издержки.
— В начале похода всегда так, графиня: сейте нынче, пожнете завтра.
Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.
Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.
— Вот, — изрек он, указывая на герцога и графиню, — эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.
— Заметьте, герцог, — добавила графиня, — что он и не подумает заниматься нашими делами; половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а остальные спустит в первом попавшемся притоне; и он, презренный, еще смеет жаловаться! Ступайте прочь, Жан, мне тошно на вас смотреть.
Жан опустошил три бонбоньерки и ссыпал их содержимое к себе в карманы, стянул с этажерки китайскую безделушку с бриллиантовыми глазами и с достоинством удалился, провожаемый криками выведенной из себя графини.
— Прелестный юноша! — лицемерно вздохнул Ришелье; так нахлебник хвалит юного баловня, мысленно желая ему провалиться сквозь землю. — Он вам очень дорог, не правда ли, графиня?
— Как вам известно, герцог, он весьма добр ко мне, и это приносит ему триста-четыреста тысяч ливров в год.
Прозвонили часы.
— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы уже почти одеты; покажитесь ненадолго своим обожателям, кои полагают, что настало затмение, и поскорее сядем в карету. Вы знаете, где предполагается охота?
— Вчера мы с его величеством обо всем условились: он поедет в лес Марли, а по дороге заедет за мной.
— Убежден, что король не отступит от этой программы.
— Теперь изложите мне ваш план, герцог, благо наступил ваш черед действовать.
— Сударыня, я написал племяннику, хотя, если предчувствие меня не обманывает, он должен уже находиться в пути.
— Господину д'Эгийону?
— И я буду весьма удивлен, если завтра же письмо мое его не настигнет; полагаю, что завтра, от силы послезавтра он будет здесь.
— И вы на него надеетесь?
— Ах, сударыня, у него бывают удачные мысли.
— Все равно положение наше весьма нехорошо; король и уступил бы нам, не испытывай он такого ужаса перед делами…